Раскрыв тетрадь, Фортт увидел на первой же странице выведенное изящным размашистым почерком заглавие: «Книга учета клиентов».
– Что там? – с досадой и нетерпением спросил Гуффин.
– Кажется, кукольник записывал сюда сведения о проданных куклах и о тех, кто их у него заказывал, – ответил Фортт, листая тетрадь.
– Ску-у-ука!
«Может, и скука, а может, я узнаю, кто ты…»
Фортт на миг оторвался от книги учета и бросил быстрый взгляд на неподвижную куклу. И вновь ощутил иголку, кольнувшую сердце. Он ни за что не признался бы Гуффину, что чувствует, и уж тем более не сказал бы ему ни слова о том, кого ему напомнила эта кукла. А напомнила она ему почему-то девушку с соседней улицы, к которой он когда-то испытывал тайные теплые чувства и которую однажды, в тот самый день, как он наконец осмелился сообщить ей о своих чувствах, на куски разрезал трамвай.
Фортт проглотил вставший в горле ком, сжал зубы и нахмурил брови, вновь напяливая на себя костюм того, кем не являлся, и продолжил листать тетрадь с напускным равнодушием.
– Эй, Манера Улыбаться, – усмехнулся Пустое Место, ткнув пальцем в страницу, – ты только погляди на это красноречие, на этот слог! Вычеркнуто! Вычеркнуто! Все клиенты Гудвина или мертвы, или выбрали себе более… гм… более…
– Более что-то другое, – добавил Гуффин. Шут вновь склонился над куклой и принялся ее изучать, едва не возя по ней носом. На его лице при этом было написано обычное Гуффиновское отвращение. – Пустое Место, перелистай на конец… поглядим на даты…
Фортт облизнул палец и взялся листать страницы. Делал он это неаккуратно и поспешно, а зря – если бы он вник в строки, которые так легкомысленно пропускал, то узнал бы много занимательных вещей. Жизненно важных вещей. Возможно, его доверие к некоторым людям после прочитанного оказалось бы под вопросом, а чувство собственной безопасности стало бы всего лишь слабеньким, сильно переболевшим ощущеньицем, которое окончательно развеялось бы от первого же сквозняка. Но он все листал и листал, оставаясь в полном неведении. Наконец, он нашел страницу, на которой записи обрывались.
– Ага! – воскликнул Фортт. – Одно из двух: либо кукольнику стало откровенно лень вести учет должным образом, либо учет вести было попросту не о чем! Если судить по датам, последнюю куклу у него купили, когда я еще был глупым ребенком и играл с деревянным пароходиком!
– Только давай без преувеличений, – проворчал Гуффин. – Преувеличения – для дураков!
– Ладно-ладно! Когда у Гудвина купили последнюю куклу, я то ли был в пабе, то ли валялся под пабом, то ли отсыпался после паба, то ли в паб как раз собирался. Но это все равно было давненько. Не последний паб, так сказать.
– А какой? «Пустобрёх»?
– До него. Еще до того, как повесился дядюшка Букки, а я поссорился с дядюшкой Джеральдом и решил больше никогда не быть добряком. Кажется, это был паб «Старая, мерзкая, злобная теща, которая мечтает придушить тебя, пока ты спишь, так что ни за что не смыкай глаз, дружок».
– Так давно? – поразился Гуффин, пристально рассматривая пуговицы на платье куклы. – Когда мы в последний раз были в «Старой, мерзкой, злобной теще, которая мечтает придушить тебя, пока ты спишь, так что ни за что не смыкай глаз, дружок»? Прошлой осенью? Позапрошлой?
– Где-то так. – Фортт сморщил лоб, припоминая. – Его ведь закрыли. Слыхал, старая грымза таки добилась своего и задушила зятя-трактирщика подушкой. А жаль – приятное было местечко.
– Да, жаль. – Гуффин был искренен, казалось, впервые за этот вечер.
Поскребя одну из пуговиц на зеленом платье длинным нестриженным ногтем, шут хмыкнул и, оставив куклу в покое, с ловкостью одноногого однорукого горбуна забрался на стойку. А затем принялся тыкать зонтиком в кассовый аппарат, пытаясь его открыть. Древний механизм поначалу давал достойный отпор, но в итоге все же поддался… Пустота внутри разочаровала шута, но, видимо, он не сильно-то и надеялся на что-то.
Манера Улыбаться начал расхаживать по стойке, словно по мосткам над сценой, пошатываясь и маневрируя между звонком и свечой. В пыли на стойке при этом оставались следы от его ног, по полу и по потолку прыгала тень в пальто.
– Талли Брекенбок устал ждать, пока вы, мистер должник, – он вновь обратился к невидимому кукольнику, – явитесь с замечательным и прекраснодушным намерением все вернуть! Ну что же ты за персонаж такой? – добавил Гуффин оскорбленно, как будто были задеты его личные чувства. – Может, хватит уже поступать шаблонно? Брать долг и не заботиться о том, чтобы его отдать, пока парочка неприятных типов не заявится в гости и не позвонит в дверь. – Для убедительности Манера Улыбаться наступил на звонок, словно на механическую педаль. – Почему просто было не вернуть денежки Талли Брекенбоку? Я не понимаю… Или ты думал, что Брекенбок забудет? Что он простит? Так вот, всем известно, что злобный шут Талли Брекенбок никогда ничего не прощает и не забывает. Разве что прощает себе жестокое обращение с актерами, а забывает он лишь нас покормить, но это ведь не относится к вашему с ним делу!