Вскоре подошел трамвай, и она больше ничего не смогла разглядеть из-за подступивших вплотную людей.
Шуты, в свойственной им грубой манере, начали расталкивать всех кругом, и забрались в вагон в числе первых. Как минимум попытались.
Судя по вдруг поднявшейся волне ругательств, Гуффина, который ее нес, задел локтем кто-то из пассажиров.
Сабрина знала, что все шуты – задиры, и привычка цепляться к прочим – едва ли не ключевая часть их профессии, ну а эти двое были явно лучшими (или худшими) представителями своего племени.
– Эй, ты! – взвизгнул Гуффин в стиле оскорбленной до глубины души, истеричной примы-балерины. – Грязнуля-заморыш! Смотри, куда прешь! И вообще ты погляди на себя! Весь в грязи и листьях – небось, под скамейкой дрых! В таком виде нельзя ездить в трамваях с приличными людьми!
Что-то подсказывало Сабрине, что самого Гуффина вряд ли можно было назвать приличным человеком.
Незнакомец промолчал и, судя по всему, даже не удостоил взглядом шута.
Меж тем уже все пассажиры зашли в вагон. Двери-гармошки со скрежетом закрылись, и из медных рупоров-вещателей раздался голос: «Следующая станция – “Пожарная Часть”». После чего трамвай качнулся и тронулся в путь. А со станции раздавались чьи-то отдаляющиеся вопли: «Билеты! Кто-то украл мои билеты! Проклятый город!..»
В вагоне же сцена с участием трех человек и одного мешка с куклой внутри возымела продолжение:
– Эй, ты! – Склочный Гуффин явно не собирался так просто оставлять инцидент с задеванием локтем. – Грязнуля-заморыш! Да-да, ты – заморыш! Не прикидывайся, что не понял! Хватит глазеть в окно! С тобой говорят! Ты только глянь на него, Фортт! И кто это в наше-то время носит костюмы, пошитые из обивки кресел? Старухи из Сонного района?
– Оставь его, Гуффин! – прошептал распалившемуся спутнику Фортт, склонившись к самому его уху. – Я видел, у него в руках что-то блеснуло. Кажется, это был нож…
Гуффина эти слова, видимо, не на шутку испугали, и он спешно пошел на попятную: помимо склонности задирать людей, хороший шут умеет мастерски увиливать от драк, в которых не силен:
– Ладно, мистер, уж не обессудьте, – пробормотал он. – Мое трамвайное безрассудство не выдерживает никакой критики. Не стоило мне грубить – просто плохой день, понимаете? Уверен, вы не обиделись и не броситесь на меня с вашим чудесным ножичком – я же вижу, что вы выше этого, как фонарный столб – выше карлика.
Человек, к которому были обращены все эти излияния, остался все также безразличен. Должно быть, он воспринимал их лишь как назойливое жужжание где-то на грани слуха. Назойливое жужжание, в свою очередь, все не прекращалось:
– Вы это… э-э-э… и дальше смотрите себе в окно – вдруг чего-то интересного там увидите. Ну а я… я предлагаю оставить наши взаимные дрязги в прошлом. Я не в обиде. Это ведь габенский трамвай – здесь может случиться все, что угодно: толкнут, плюнут, ткнут локтем, по ногам потопчутся, в лучшем случае – присядут на коленки. Вы совершенно правы, красноречиво заявляя мне своей молчаливой спиной: хотел бы я комфорта – сел бы в аэрокэб. Прошу простить…
– Это ты уже перегнул, – сказал спутнику Фортт. – Шуты не извиняются, забыл?
– Извиняются, – хмуро ответил Гуффин. – Когда рискуют получить ножом. А чем мне ему прикажешь отвечать: глупой шуткой? дурным вкусом?
– Этому типу до тебя нет никакого дела, – заметил Фортт. – Там, в углу, есть, где присесть! Идем скорее, пока не появились старухи – эти падальщики, охотящиеся на свободные места.
Шуты поспешно уселись. Мешок Гуффин при этом поставил прямо на пол.
Трамвай трясся, как больной в судорогах, его дрожь передалась и кукле.
Сабрина увеличила дыру и увидела полутемный салон, в котором горел лишь один фонарь – да и тот был возле кабины трамвайщика. Вдоль бортов располагались грубые деревянные сиденья, занятые пассажирами.
Пассажиров в трамвае было не более дюжины. Кто-то читал газету, кто-то храпел на весь вагон, откинув голову на спину, кто-то безразлично глядел в окно, а кто-то, сгорбившись, держался за поручень с таким понурым видом, будто только того и ждал, когда же все это, наконец, закончится: и дорога домой, и бездарная, бессмысленная жизнь в целом.
– Ничего не забыл? – спросил Фортт.
– Тебя забыл спросить! – огрызнулся Гуффин, и все же поднялся и подошел к механизму, прикрепленному к стенке вагона. Механизм был зубаст – он клацнул, едва не оттяпав шутовские пальцы. С прокомпостированными билетами Гуффин вернулся на место (даже шуты не могли позволить себе игнорировать установленные Трамвайным ведомством правила проезда и компостирования билетов – кто знает, на какой из станций может войти громила-контролер, который тут же потребует предъявить билеты, а с этими громилами лучше не связываться).