Бойррок снова задрал голову, и Дик Деррик хмыкнул:
– Кого высматриваешь? Зубную Фею? Так говорят, Меррик утопил ее в канале.
Бойррок гневно ткнул в Дика тростью.
– Я бы на твоем месте следил за словами. И вообще… по Фли ползут слухи. Что-то творится… Конвертчик Билл сказал, что видел фургон фликов возле Дыры-в-мешке.
– Флики по эту сторону канала? – с сомнением в голосе проговорил Джон.
– Да Конвертчики все поголовно лжецы, а Билл среди них – самый лживый! – добавил Дик.
– Это верно! – хохотнул Гуффин. – Конвертчикам точно нельзя верить!
Бойррок снова повернул к нему собачью голову.
– Лучше бы у тебя было, чем порадовать Угрюмого. Он с утра не в настроении. Ходят слухи, что кто-то из местных начал заглядываться на Красотку Дит.
– Не может быть! – пораженно воскликнул Дик. – Видать, этому идиоту, кем бы он ни был, совсем жить надоело.
Бойррок на это лишь кивнул.
Ящики между тем уже погрузили в экипаж. На крыше-гармошке и на покатых передних крыльях над колесами зажглись фонари, заурчал двигатель, и из выхлопных труб пополз темно-красный дым.
– Не злите его, – посоветовал Бойррок напоследок и, развернувшись, проследовал к «Горбину». Не прошло и мгновения, как он исчез внутри, дверца захлопнулась, и экипаж тронулся в путь.
Джон и Дик переглянулись, после чего направились к двери подъезда.
Гуффин чуть отстал.
Задрав голову, он пристально осмотрел карнизы ближайших домов. Там никого не было. Кажется…
Шуту вдруг стало зябко и неуютно. Он передернул плечами, после чего торопливым шагом последовал за братьями Деррик.
Над входом разместилась кривобокая вывеска: «Конура»; к покосившейся двери были приколочены таблички, на которых значилось: «Поворачивай!», «Не суй свой нос!» и «Осторожно! Злые собаки!»
…Сабрина не боялась злых собак. Намного больше ее пугали злые люди.
И такие люди им вскоре встретились: они сидели на стульях возле лестницы, ведущей на этажи, и играли в карты. Лестница до самого потолка была загромождена разломанными гардеробами, ржавыми канделябрами, чемоданами и картинными рамами. Эта импровизированная баррикада перекрывала путь наверх, но в глубине освещенного парой керосиновых ламп холла темнела кабинка лифта.
Гуффин и его спутники кивнули молчаливым караульным и уверенным шагом направились прямиком к нему.
Сабрина удивилась: «Лифт в Фли?! Где же я оказалась?!»
Ее недоумение было понятным, учитывая, что даже в Тремпл-Толл здания с лифтами можно было пересчитать по пальцам одной руки. Более того, по ту сторону канала жило множество людей, которые даже не знали такого слова – «лифт».
Между тем Гуффин первым проник в кабинку, словно боялся, что его оставят внизу. Дик Деррик затащил внутрь тележку с ящиком, а Джон, зайдя последним, закрыл решетку и толкнул рычаг.
Где-то внизу, в подвалах, загудела паровая машина, а сверху раздался скрежет наматывающихся на барабаны цепей. Кабинка начала подъем.
– Следи за языком, шут, – негромко прорычал Джон. – Только заикнись о нашем деле в присутствии Угрюмого, и я вырву твое сердце. И пусть это будет последнее, что я успею сделать в своей жизни.
– Я вообще не умею заикаться! – вскинулся Гуффин. – Я оттачивал свое изумительное произношение скороговорками, а матушка резала меня бумагой всякий раз, как я запинался. К слову, отчасти поэтому я и стал известным мастером монологов.
– Советую тебе сейчас приглушить монолог, – велел Дик, угрожающе склонив голову к самому лицу шута, и тот, шумно сглотнув, кивнул.
Сабрина вслушивалась в разговор этих типов. Она уже достаточно знала Манеру Улыбаться, чтобы различить нервозность в его хвастливой отповеди, и сейчас дело заключалось явно не в посетивших его неприятных воспоминаниях о матери, которых в действительности, возможно, даже не было.
Кабинка меж тем ползла все выше…
Сабрина не хотела даже задумываться о том, что находится там, наверху, и какие ужасы ее ждут – она велела себе быть храброй. А потом вдруг будто бы осталась наедине с единственной мыслью: «А зачем?»
И именно это «зачем» словно открыло в ней ржавую скрипучую дверку под вывеской «Безысходность».
«Кто я такая? – подумала Сабрина. – Я даже себя не помню…»
До недавнего времени она полагала, что кукольник Гудвин, сделал ее для того, чтобы ему было, над кем издеваться. Она помнила свою жизнь фрагментами, да и то по большей части в память врезались лишь постоянные наказания, которым подвергал ее Хозяин. А потом она пришла в себя в переулке Фейр в мешке… и с того момента ее соседями в этом мешке были отчаяние, страх и боль. Череда невзгод даже и не думала заканчиваться, и впереди куклу Сабрину ждало лишь еще больше отчаяния, страха и боли.