Семейный врач четы Деррбоуз в тот вечер задержался в больнице допоздна. Когда он вышел на улицу, метель усилилась. Полеты отменили, и он не смог взять аэрокэб. Наземных экипажей также не наблюдалось, и тогда, чтобы совсем не околеть, он забрался в вагон трамвая. Усевшись у окна, он раскрыл газету и погрузился в чтение. Из рупоров в салоне раздалось требование пробить билеты – не отрываясь от чтения, доктор достал из кармана билет и потянулся к компостеру. Он до последнего не видел, что тянется рукой прямо в широко раскрытую пасть пса-младенца. Клыки сомкнулись, щелкнули, и пес-младенец откусил доктору кисть. Тот закричал, но его крика никто не услышал – кроме него, пассажиров в трамвае не было.
Когда трамвай подъехал к станции, в вагоне обнаружили тело доктора. Его правая кисть исчезла, горло было перегрызено, а рядом лежала окровавленная газета.
Мистер Деррбоуз об этом ничего не знал. Он работал в своем кабинете. Писал деловые письма, подводил учет прибыли и вычитал убытки – он был очень занятым джентльменом, знаете ли. В какой-то момент мистер Деррбоуз вдруг услышал странный шорох, раздающийся из ящика его стола.
«Вряд ли пресс-папье ожило» – подумал он. Решив, что там завелась мышь или поселился гремлин, мистер Деррбоуз вооружился ручкой и выдвинул ящик. На него своими черными глазами глядел пес-младенец. Мистер Деррбоуз не успел даже вскрикнуть, когда собачья пасть сомкнулась вокруг его шеи…
Миссис Деррбоуз позвала супруга из спальни. Книжка, которую она читала, была невероятно скучной, и мадам требовался десерт, чтобы сделать чтение приятнее. Вставать с кровати и идти за ним в кондитерскую самой, да еще и в метель, ей решительно не хотелось. Когда скрипнула дверь, она не глядя потребовала: «Дорогой, я хочу шоколадный мусс с черникой! Принеси мне его!»
Но никто ей не ответил, а потом вдруг раздался мерзкий звук. Что-то хлюпало и чвякало. Звук раздавался из спальни, и он все приближался…
Миссис Деррбоуз опустила книгу, приподнялась на кровати и увидела…
К ней по полу, оставляя след из розоватой слизи, полз пес-младенец. Он глядел на нее своими черными глазами, его нос ходил ходуном, а оскаленные клыки были все в крови.
Миссис Деррбоуз застыла от ужаса, не в силах пошевелиться…
А он все полз и полз к ней на брюхе, подтягивая себя крошечными ручками и ножками.
Миссис Деррбоуз закричала, но метель пожрала ее крик – так же, как пес-младенец через минуту пожрал ее сердце…
Голос Биззи стих.
А Сабрина все стояла и вслушивалась. И хоть сказка про пса-младенца, вроде бы, была способна испугать лишь ребенка, но Сабрина боялась. В этой жуткой истории улавливалось нечто действительно пронизывающее, нечто… настоящее…
– Все! – раздался голос Красотки Дит. – Пора спать!
– Ну, Дит! – заспорили было дети. – Мы хотим еще раз послушать! Пусть Биззи снова расскажет! Нам так нравится пес-младенец!
– Нет. – Дит была строга и неумолима. – Послушаете завтра. Спать, я кому сказала! Не заставляйте меня жаловаться на вас Угрюмому!
Сабрина отшатнулась от двери. Упоминание Угрюмого встряхнуло ее и мгновенно вернуло в действительность. В ту действительность, в которой, если она будет медлить, ее тоже посадят на цепь, как Биззи, и заставят рассказывать сказки. А она ведь не знает ни одной сказки!
Сабрина снова оглядела гостиную. Что же делать? Куда бежать? За каждой из дверей ее поджидают собачники из Своры…
«Но здесь ведь не только двери!»
Она задумчиво глянула на окно: можно попытаться выбраться через него – это будет непросто в ее состоянии, но что ей еще остается? – вернуться в мешок?
Не отрывая опасливого взгляда от храпящего Деда, Сабрина направилась к окну. Оказавшись возле него, она выглянула на улицу и в отчаянии схватилась за раму.
– Только не это…
Открывшееся ей зрелище пугало – оно рушило любые надежды на спасение. Дом, в котором располагалась Конура, высился над Фли не меньше, чем на дюжину этажей – далеко внизу темнели черепичные крыши и дымоходы, узкие улочки были похожи на черные ленты. Перед Сабриной простирался весь Блошиный район. Вдаль, до самого моря, уходили тесные кварталы, тут и там светились редкие огоньки, но они были настолько крошечными, что, казалось, могли бы уместиться и в игольном ушке. Самые большие их скопления виднелись на Балаганной площади и на берегу, где среди домов торчал кривым пальцем старый маяк, фонарь которого лениво проворачивался, то затягивая ближайшие улицы белесым светом, то вновь погружая их в кромешную тьму. Весь же остальной район напоминал залитый чернилами кукольный город, который однажды привезли в Габен как одно из величайших чудес игрушечного дела: Хозяин часто с теплотой вспоминал то, как он его разломал из зависти, потому что не он его сделал…