Атык танцевал перед клубом, прямо на улице. Его друг Рыпель пел, близко держа перед разинутым ртом бубен, и это усиливало его ослабевший с годами голос. Пели и молодые — Гоном, Эттэкемен, Умка, Танат.
Поэт стоял в толпе и молча смотрел на древний танец, внимал хрипловатому пению.
Ведя медленную часть древнего танца, Атык с тоской думал, что немного людей даже здесь, перед крыльцом клуба, понимают истинную суть в значение каждого жеста, движения. Он ревниво следил краем взгляда за поэтом: интересно, что же он думает обо всем этом? Как он перенес многочасовое плавание на студеном морском ветру? Поэт неотрывно следил за танцем. Похоже, он был заинтересован, полон любопытства, но взволнован ли он? Медленная часть танца — это как бы размышление, примерка, подготовка к главной его части. Там уже нет времени думать о постороннем. Резкий слаженный удар бубнов чуть не застал Атыка врасплох. Но неуловимой частицей мгновения он определил время и вошел в стремительный водопад музыки чуть раньше, готовый к быстрому танцу всем телом и сердцем. Теперь для него ничего не существовало, кроме подчинения себя ритму, страстному желанию выразить и себя, и суть великого Танца Кита.
Берингоморский танец во временном протяжении не долог. Он кончается быстро, на высокой ноте, на стремительном движении. Атык, возвращаясь в бытие, в действительность, едва удержал себя на ногах. На мгновение мелькнула мысль: больше мне так не танцевать…
Зрители, воспитанные у Священных камней, не аплодируют. Хлопки раздались с той стороны, где стояли восхищенные и потрясенные увиденным русские — работники полярной станции, учителя, их дети…
А поэт стоял молча, и по его виду Атык догадался, что его Танец Кита дошел до глубин сердца сочинителя стихов и потряс его.
Это обрадовало Атыка, вернуло ему силы, и он подошел к поэту.
— Я никогда и нигде ничего подобного не видел, — сказал поэт. — Я объездил весь мир и могу сравнивать. Мне долго казалось, что такое со мной было когда-то очень давно, может быть еще задолго до того, как я родился, и даже до того, как был зачат…
Поэт улыбнулся.
Они пошли рядом, минуя ряд домов, отдыхающих собак.
В комнате поэт выудил из-под кровати сильно отощавший рюкзак и достал бутылку коньяку.
В тот вечер Атык и поэт не говорили ни о танцах, ни о поэзии. Это только в книгах да в кино поэты говорят о стихах, обсуждают литературные проблемы. Атык и поэт говорили о жизни, об охоте на китов, вспоминали разные смешные случаи, и, если бы кто-то извне прислушался к этому разговору, он был бы глубоко разочарован. Но за внешними обыкновенными словами кипела настоящая жизнь.
Главное было в том, что русский поэт понял то, что хотел сказать Атык своим танцем. И понял не просто как зритель, как любопытный наблюдатель, понял как поэт.
Русский уезжал на почтовом катере «Морж». Кораблик пришел из Инчоуна среди ночи и отходил утром, после открытия магазина.
По шаткой доске, переброшенной с берега на палубу, поэт поднялся на катер. В одной руке он держал потертый портфель, а за спиной болтался пустой рюкзак.
Атык стоял среди провожающих. Он завидовал поэту и мысленно проделывал с ним путь: мимо скалы Сенлуквин, мимо мыса Пээк, который русские называют мысом Дежнева, через пролив Ирвытгыр на виду островов Инэтлин и Иналик в Тихий океан.
Поэт долго стоял на палубе и, сколько мог видеть Атык сначала глазами, а потом в бинокль, смотрел на удаляющийся Уэлен, на галечную косу, где он в первый и последний раз видел Танец Кита.
Приблизительно через год Атык услышал по радио стихи:
Потом кто-то достал книжку, в которой полностью были напечатаны стихи, которые так и назывались «Танец Кита». Атык украдкой часто перечитывал их.