Маленький Анахак, дрожа от ночной предзимней стужи, стоял поодаль со своими сверстниками и молча наблюдал. Иногда он видел, как возле школы маячила русская учительница. Она утверждала на уроках, что бога нет. Анахак с ней соглашался. Также она говорила, что нет и множества богов, которым поклонялись когда-то жители Уназика и окрестных эскимосских селений. И с этим Анахак тоже был согласен.
Однако здесь, на берегу моря, он чувствовал, что есть нечто или некто, где-то там, далеко, за темным пологом, укрывавшим морскую даль, кипевшую моржами, тюленями, огромными морскими великанами-китами.
Уже потом, в Анадыре, читая множество книг, Анахак стал понимать, что в действиях его земляков было далеко не слепое поклонение неведомым и невидимым богам. Это было поклонение природе, которое на родном языке называлось торжественно и просто — Внешние Силы. Причем эти Внешние Силы действовали и в самом человеке. И перед трудным и торжественным актом заклания моржей на лежбище охотник обращался больше к себе самому, к своему нутру, к глубинным источникам душевных сил. Ибо заклание моржей требовало и высоких душевных сил, которые сообщают твердость руке, держащей копье.
Анахак уезжал в Анадырь, в педучилище, поздней осенью, когда снова вылезали на сушу моржи. Их уже не было так много, как раньше; в море вели интенсивный промысел суда Приморского морзверокомбината. Это название звучало зловеще. Главным для таких добытчиков были моржовый жир, кожа и бивни. Остальное просто выбрасывалось в море, и иногда на Уназикской косе после шторма появлялись уродливые ободранные туши. Обычно уназикцы пользовались дарами моря. Но эти трупы почему-то не радовали людей, и их старались обходить далеко, не приближались к ним.
Скудело с годами уназикское лежбище, все меньше приходило моржей к галечному пляжу.
О том, что потом случилось, Анахак узнал из отцовского письма. В ту осень лежбище было скудное. Долгое моление Внешним Силам не помогло.
Склонялись даже к тому, чтобы моржа вовсе бить, а вместо того зимой заняться нерпичьим промыслом, используя древний способ — ременную сеть.
Но на моржа, как оказалось, был спущен план. Полагалось добыть определенное количество туш.
В тот год Наблюдателем был отец Анахака. С наступлением темноты он покидал место на возвышении и с утренней зарей отправлялся на дежурство, неся на груди старый морской бинокль, подарок полярного капитана.
Отец проснулся среди ночи от смутного беспокойства. В тишине ночи, которая никогда не бывает полной тишиной, ибо в ночной шумовой фон вплетаются и шум прибоя, и редкие вскрики чего-то испугавшихся птиц, и, главное, отдаленный, глухой шум моржового лежбища, он вдруг услышал пронзительный звук сирены.
Сон отлетел мгновенно, Амтын даже и не помнил, как он оделся и выскочил наружу.
Из морской темноты в сторону лежбища двигалось какое-то судно, время от времени издавая пронзительный звук.
Сердце у Амтына упало куда-то вниз, он отчетливо это почувствовал, и ноги отказались повиноваться. Так он стоял некоторое время, а из яранг выходили люди и бежали к берегу, пытаясь криком отогнать судно.
Это была одна из промысловых шхун, которые считали свою добычу на «хоровины» — снятые вместе со слоем жира моржовые шкуры.
В медленно наступающем рассвете обозначились очертания корабля. Загремели выстрелы, и моржи, давя друг друга, устремились от галечного пляжа. Звуки выстрелов смешивались с громким глухим моржовым хрюканием, в котором слышалось отчаяние и недоумение.
Когда поднялось позднее осеннее солнце, на лежбище уже было пусто: корабельные стрелки били моржа в воде и тут же вылавливали и поднимали туши лебедкой на палубу. С палубы в море текла кровь, и судно плыло в красной воде, окрашенной блеском утренних солнечных лучей.
Как писал Амтын, капитан потом понес наказание. Очень строгое наказание. Но от этого не стало легче жителям Уназика: моржи больше не возвращались на косу, оставив навсегда свой любимый студеный пляж.
Анахак читал письмо и представлял себе пустынное море, пустой берег, и холодная тоска разливалась по всему телу. Почему-то даже не было гнева против капитана, расстрелявшего древнее лежбище. Быть может, и он имел план, который надо было во что бы то ни стало выполнить…
После окончания педучилища Анахак в числе лучших студентов должен был поехать в Ленинград, в педагогический институт имени Герцена, но за четыре года он так истосковался по родным местам, что попросился в родную школу.