— Глуши мотор! Или объезжай выше, к гаражу!
— Что случилось? — спросил Анахак.
— Моржи, товарищ инспектор! — милиционер явно был возбужден. — Прямо у продовольственного магазина «Снежный».
— Какие моржи? Что ты говоришь? — удивился Анахак.
— Самые натуральные, клыкастые! — весело сказал милиционер. — Секретарь райкома распорядился: не шуметь, машины и вездеходы — в обход!
Анахак выскочил из машины.
Он бежал мимо покосившихся сараев кожевенного завода к продовольственному магазину, туда, где неправдоподобно тихо и молча колыхалась толпа.
Анахак пробивался вперед.
На крохотном кусочке земли, на гальке, среди всякого мусора — бутылок, консервных банок и пластмассовых флаконов, лежали четыре моржа и не обращали никакого внимания на возбужденную, вполголоса переговаривавшуюся толпу. Многие из этих людей лет по двадцать пять жили на Чукотке, уже собрались уходить на пенсию и уезжать и вот впервые видели живых моржей.
— Тише, товарищи, тише, — неслось по толпе. — Посмотрели и хватит, дайте другим взглянуть…
Люди отходили, безмолвно и вежливо уступая друг другу радость созерцания животных, доверившихся человеку.
Анахак замер, потрясенный увиденным.
Стоял тихий, осенний вечер. Здесь, в бухте, окруженной горами, ветра не было и не было волн на гладкой воде. И все же Анахак вдруг ощутил кончиком языка каплю соленой влаги на щеке, торопливо слизнул ее и сам себе улыбнулся: они пришли!
Для берегов отчизны дальной…
Когда собаки тянут хорошо, и дорога идет по ровному, укатанному снегу, и полозья скользят, долго не стирая нанесенного на них льда, когда нет ветра и погода ясная, путешествие на нарте доставляет настоящее удовольствие. Можно спокойно обозревать окрестности, неторопливо рассматривать береговые утесы, дальние, тонущие в голубой полутьме мысы, бесконечные нагромождения торосов. Можно слушать шелест полозьев по снегу, тяжелое дыхание собак и редкие покрики каюров. Но главное — чувствовать великий покой, когда все окружающее как бы входит в тебя не через разум твой, а через твои ощущения — через кожу, ноздри, глаза…
Михаил Павлов сам управлял упряжкой. Ему, прожившему большую часть своей жизни в Арктике, не привыкать к нарте и к долгим переходам через снежные пустыни, торосистые кромки ледовых припаев, прилепившихся к крутым скалистым берегам.
Упряжка Павлова шла средней в караване: впереди каюрил председатель островного сельского Совета Яков Ыттувги. На последней нарте ехали зоотехник местного колхоза эскимос Спартак Кантухман в егерь нового заповедника Афанасий Малышев, сын знаменитого охотника с мыса Северного. Весь же собачий караван официально именовался экспедицией Арктического заповедника, организованного совсем недавно специальным постановлением правительства.
Территория первого в мире Арктического заповедника включала в себя остров, по которому двигались сейчас три упряжки, и примыкающее морское пространство, или, как было написано в документе, акваторию. Директором был назначен Михаил Николаевич Павлов, местный житель, биолог по образованию…
Путешествие длилось уже третью неделю. Были обследованы места обитания белых медведей, пустые еще птичьи базары в прибрежных скалах. Сейчас держали путь на знаменитое моржовое лежбище на мысе Блоссом, а оттуда — в тундру Академии, на гнездовья белых гусей… А пока на всем пространстве вверенного Михаилу Павлову заповедника не было ни птиц, ни моржей. Белые медведи не выразили никакого желания вылезать из своих снежных берлог, где они вылеживались в ожидании потомства. Не многие заповедники могут похвастаться таким почти полным отсутствием живности. И все же Михаил Павлов был счастлив.
Арктика и должна быть такой — на первый взгляд пустынной, может быть, даже напрочь подавляющей новичка своей немотой. А на самом деле это земля, полная деятельной жизни. В ином пригородном лесу не встретишь столько живого, сколько в зимней тундре или в Ледовитом океане. Сейчас нарты идут по припайному льду, а под его толщей живут рыбы. Если пробить лунку и опустить крючок с приманкой из яркой тряпицы, можно поймать навагу, треску или бычка. Присмотришься повнимательнее к, казалось бы, девственному снегу и на твердом месте узришь цепочку следов: это песец отправился во льды, чтобы подкормиться остатками обеда умки — белого медведя. Или вот еще… Но эти следы может увидеть лишь тот, кто родился и вырос в здешних местах, кто воспитывался не в современном школьном интернате, а в яранге. Это следы полярной мыши — лемминга — главной пищи полярного песца.