Но хуже всего было возле строящегося прииска и буровой: земля там была разворочена, замусорена — проржавевшие бочки, куски бетона, железный лом, обрывки проводов, кабеля, резины… Все это густо пропитано машинным маслом, нефтью, бензином, соляркой. Даже зимний снег не мог закрыть изуродованную землю: только кончалась пурга, и все снова проступало наружу, отравляя зловонием окружающий воздух. Это вселяло тревогу в сердца тундровых жителей.
Павлов написал гневную статью в окружную газету.
Он писал о том, что тундру надо беречь, потому что это уникальное явление в природе, живой организм, возникший на границе живого и мертвого, знак победы над смертельным дыханием стужи.
Совершенно неожиданно Павлов получил сотни писем, а газета отвела откликам на статью целую страницу.
Были приняты специальные меры по охране тундры, а окружной Совет посвятил этому вопросу очередную сессию. Видимо, дело было назревшее. Места скопления зверей оградили от шума и ограничили к ним вольный доступ.
Опустевшее было несколько лет назад Инчоунское лежбище снова заполнилось по осени моржами.
Павлов приурочил свой отпуск к этому времени и вместе с Гономом отправился пешком посмотреть моржовый пляж. У подступов к скалам, откуда открывался вид на берег, их остановил строгий оклик.
Милиционер, узнав Гонома, пропустил их, строго наказав:
— Не шуметь и по возможности не кашлять.
Гоном по дороге рассказывал, как несколько лет назад проходящий корабль дал гудок у лежбища, и моржи кинулись в море.
— Старые, сильные моржи давили молодых… На следующий год моржи не вернулись. Бросили они это оскверненное место и, нам уже казалось, навсегда. А в этом году вернулись. Мы все радуемся. Специально выставили пост. Другой пост у маяка, чтобы заметить проходящий корабль и предупредить его. В лоции вписали, чтобы не подходили близко к берегу. Знают об этом и летчики. Словом, охраняем природу.
Весь галечный пляж был занят серыми, бугристыми хрюкающими телами. Те, которым не хватило места на суше, купались в студеном прибое с таким удовольствием, словно это была теплая, ласковая вода.
Павлов смотрел на это торжество жизни, и в душе у него звенела радость. Как приятно видеть в этом суровом краю любой признак жизни, знак теплой крови…
На обратном пути Гоном признался:
— Когда моржи ушли, нам стало страшно. А я представил: вдруг на ледовитом побережье и в тундре не останется ничего живого — только голая, мерзлая земля, лед и камень… Что тогда тут делать человеку?.. И вот еще что я читал: Север, мол, надо осваивать так — прилетел на самолете, на вертолете, хватанул, что тебе надо, и обратно в теплые края. Так мне обидно стало, чуть не заплакал.
— И мне такое обидно читать и слышать, — ответил Михаил Павлов.
Когда Павлову предложили возглавить Арктический заповедник, он ни минуты не колебался.
И вот первая поездка по новым владениям, по острову, расположенному севернее мыса Шмидта, и встреча с далекими юношескими волнениями…
Для кого чужой, а для кого свой и родной край. Ведь все зависит от того, откуда посмотреть.
А небо здесь в хорошую погоду тоже светло-голубое. Олив нет, это верно. Чего нет, того нет. Ни одного деревца, только низкорослый кустарник в долинах.
Спартак Кантухман позвал ужинать.
После долгого чаепития каждый взял по книжке.
Павлов аккуратно переворачивал проложенные нежной папиросной бумагой страницы пушкинского тома, вспоминая, как в детстве спорил с Гономом, был ли Пушкин буденновцем, потому что очень часто на страницах пушкинских рукописей встречался нарисованный острым пером человек верхом на коне.
Утром Павлов проснулся раньше всех. Конечно, неплохо бы остаться здесь на несколько дней, отдохнуть, всласть поспать в тепле, начитаться вдоволь, но… Пока есть погода, надо ехать. Недели через две, когда солнце высоко поднимется над горизонтом, задуют ураганные южные ветры. Тогда можно остановиться и отдохнуть.