Чтобы хоть что-то сказать, я спросил:
— Думаешь, ее неправильно осудили?
Рэмкын ответил сразу:
— Да нет! Осудили ее правильно. Больно много наворовала. Могли и больше дать, да из-за ребенка срок уменьшили… И все-таки она не такая. Она очень хорошая! Когда ее судили, так жалко было, что я чуть не плакал. Может, даже и плакал внутренними слезами, но внешне не показывал…
Это был первый порыв к откровенности у Рэмкына. Но продолжался он недолго. Он вдруг словно бы спохватился, умолк, и на его лице появилось выражение недовольства. Несколько минут он так молчал, наблюдал за играющим сыном, и понемногу лицо его менялось, светлело, будто на хмурую осеннюю тундру вдруг упали пробившиеся сквозь облака солнечные лучи. Он смотрел на ребенка, и такая любовь светилась в его глазах, что даже весь его собственный облик преобразился, переполненный нежностью и теплотой. Обычно угрюмый на вид, он сейчас выглядел совершенно другим, и я, грешным делом, позавидовал ему, потому что у меня тоже были дети, но они как-то незаметно и быстро превратились из вот таких вот прелестных малышей в чуть ли не моих сверстников со множеством взрослых проблем. Позавидовал прежде всего его пока незамутненной надежде и ощущению того, что он как бы видел собственное продолжение в будущем, еще верил в то, что может руководить этим будущим, превратить свою веру в действительность.
— Никитка! — позвал он мальчика, и я понял, что и в звучание имени он вкладывает только одно, присущее вот только этому одному мальчику значение.
— Я играю, — ответил малыш.
Ему, по всему видать, трудно было оторваться от игры, возвратиться из воображаемого мира в повседневную действительность, в которой он уже не был таким полным властелином.
Мальчик подошел к отцу, протянул ему испачканную в песке руку и с любопытством посмотрел на меня.
Рэмкын глянул на часы и заторопился:
— Нам пора домой.
Но прежде чем уйти, он некоторое время потоптался, а потом неуверенно сказал:
— Если хотите, приходите к нам в гости. Я сейчас в отпуске. А живем мы с Никитой вон в том новом доме.
Это был двухэтажный штукатуренный деревянный дом на возвышении. Он стоял так, что его большие окна по фасаду смотрели прямо в море.
— Квартира четыре, — уточнил Рэмкын, беря за руку своего малыша.
В первый же удобный вечер я воспользовался приглашением, заглянув по пути в сельский магазин. Ожидая, пока продавщица взвесит мне конфеты для малыша и выдаст бутылку болгарского сухого вина, я как-то по-новому оглядывал ничем не примечательную внутренность сельского магазина с полками, уставленными консервными банками. На другой половине торгового помещения — одежда, хозяйственные товары, среди которых важно и вызывающе стояли холодильники и два застекленных зеркальных серванта. С потолка свешивалась хрустальная люстра с умопомрачительной ценой на этикетке. Отдельно была оформлена «Полка охотника» с японскими лакированными туфлями на видном месте и складным зонтом. Я попытался представить Золотозубую за здешним прилавком, но не получилось: первоначально сложившийся образ расплывался, уходил в туман противоречивых описаний. Вместо нее я почему-то все чаще вспоминал беленькое личико Никиты, его звонкий голосок, произносящий чукотские слова. В юности, когда я жил в уэленском интернате, в последнем, седьмом классе с нами учился Игорь Маркевич, сын школьной учительницы из Энурмино. Он так хорошо говорил по-чукотски с характерной для жителей северного побережья протяжностью, что многие уэленцы специально приходили в интернат посмотреть на удивительного парня и услышать из его уст наш родной, чукотский разговор. Почему-то это казалось совершенно необыкновенным, граничащим с чудом, хотя в овладении чужими языками жители Уэлена довольно преуспели: многие говорили по-русски, старики хорошо помнили английский, а эскимосский в доброй половине смешанных семей был вторым родным языком. Но чтобы иноплеменник, да еще русский, так прекрасно, ну как настоящий чукча, говорил по-нашему, это и впрямь было необыкновенно и чудно.
Со своими нехитрыми подарками я постучался в четвертую квартиру двухэтажного дома. Рэмкын открыл мне дверь и впустил в довольно просторную прихожую со встроенными шкафами. Из прихожей в открытую дверь виднелась внутренность чисто прибранной кухни.