В ту ночь, ворочаясь на своем холостяцком ложе в общежитии, он долго не мог уснуть, потому что каждый раз, когда закрывал глаза, видел перед собой девичье лицо, ослепительную улыбку и невольно повторял каким-то неведомым образом возникшее имя — Золотозубая. Рэмкын считал себя человеком достаточно взрослым, и, хотя с женщинами был не очень смел, нельзя сказать, что он совершенно не знал, как с ними обращаться. Но эта девушка… Как же другие не видят ничего такого, что удалось в ней рассмотреть Рэмкыну? Ее славное, какое-то притягательное своим внутренним задумчивым выражением лицо, светлые волосы, голубые глаза, в зрачках которых, в глубине, светился далекий, крохотный огонек. А голос… Немного хрипловатый, как будто она простужена. Рэмкын почему-то сразу догадался, что эта легкая хрипотца — прирожденное свойство ее голоса. И, хотя между ними не было сказано ни одного значительного слова, Рэмкыну казалось, что в эту весну ему было особенно тепло и светло.
Рэмкын еще несколько раз заходит в магазин, иногда брал себе какие-то совсем ненужные вещи, только бы не торчать подозрительно в торговом помещении, пока однажды продавщица не заметила этого и не спросила:
— Послушай-ка, парень… Как тебя зовут?
— Рэмкын… А по-русски Роман.
— Роман? А Рэмкын — фамилия?
Рэмкын молча кивнул.
— Вот что, Рома, — продолжала продавщица, — я заметила, что ты тут частенько околачиваешься.
Услышав это, Рэмкын густо покраснел.
— Может, выпить хочешь?
Спиртное в сельском магазине продавалось только раз в неделю: вечером в пятницу после рабочего дня. Но это не значило, что в другие дни недели в селе царил строжайший «сухой закон». Как и всякий запрет, этот имел множество путей обхода и лазеек. У кого-то день рождения, у другого семейное торжество, знаменательное событие. Кроме того, если у тебя имелись какие-то подходы к продавщице, то это считалось настоящей удачей. Но Рэмкын особой тяги к спиртному не испытывал: выпивал, но очень редко.
Услышав отрицательный ответ, Зоя удивленно вскинула глаза и медленно протянула:
— Вот оно как… Интересно. А что же ты тогда сюда чуть ли не каждый вечер ходишь? Постой-ка, постой-ка… Нет, это невероятно!
Она перешла на хрипловатый шепот. Рэмкын был готов броситься вон из магазина, но на него напало какое-то оцепенение, и он даже не мог сделать шагу. Хорошо хоть в это время не было покупателей.
Продавщица вышла из-за прилавка, подошла вплотную к замершему Рэмкыну, обошла его вокруг, словно он какой-то столб.
— Нет, не могу поверить… Неужели понравилась? Вот это здорово! Нарочно не придумаешь… А ты знаешь, парень, девка я не простая. В законном браке уже раз была, а уж парней временных у меня перебывало — ой-ой-ой! От Тулы до Владивостока и от Владивостока до бухты Преображения! Так что поостерегись, парень!
Она была на целую голову ниже Рэмкына, и вблизи он только видел ее косынку и ощущал тепло ее плотного, упругого тела, смешанный, но очень приятный и уютный запах, который потом вспоминался с ее обликом. Рэмкын боялся пошевелиться, ненароком дотронуться до нее. Почему-то казалось, что если он ее коснется, то обязательно что-то случится.
— Иди, иди, парень, гуляй! — строго произнесла продавщица, слегка подталкивая Рэмкына к двери.
Он вышел из магазина и незаметно для себя оказался на берегу моря, за угольной кучей возле сельской бани. Рэмкын бездумно шел по чистому галечному берегу к скоплению темно-коричневых валунов, за которые цеплялись редкие голубые льдины. Над спокойной водой летели весенние птичьи стаи, и где-то далеко в море, за ледовым полем, слышались далекие хлопки выстрелов. Вельботов не было видно, они сливались с плавающими льдинами. С дернистого берега к морю отлого спускался снежник, изъеденный волнами так, что по-над берегом опасно нависал просвечивающий холодной синевой заледенелый козырек, с которого на гальку звучно и звонко капало множество капель, рождая удивительную, странную музыку. Рэмкын любил сюда ходить и под музыку тающей воды часами смотрел на морскую даль, на синеющий на юго-востоке мыс Беринга. Он ни о чем не думал, просто созерцал окружающее, изредка с невольным испугом очнувшись, обращался к себе, желая удостовериться в том, что еще жив, что не растворился в воздушной синеве.
Но в этот раз он явно ощущал себя, и все его мысли были обращены на самого себя, внутрь. И Рэмкын был настолько поглощен собственными мыслями, что не слышал звона тысячи капель и даже не заметил купающегося невдалеке от берега молодого моржа. Что же такое случилось? Неужели так вот странно, непонятно и даже отчасти глуповато начинается то, что называется любовью? Почему так мучительно сладко вспоминать весь ее облик, ладную, крепко сбитую фигуру, ее хрипловатый голос и запах, в котором был смешан аромат духов, шампуня и разных пахучих товаров от сушеной петрушки до чеснока и бражного запаха тонких стружек из винных ящиков.