Хозяин сделал вид, что обиделся.
Закончил я тем, что, не жуя, проглотил пишлок — узбекский творог, приготовленный особым способом, и запил бекмесом (сгущенным фруктовым соком). По тому, как распахнулись до пределов, дозволенных природой, узенькие щелочки Тахира-ака, я понял, что открыл новую страницу местной кулинарии.,
Не знаю, сколько стоила вся эта трапеза, но то, что после ее поглощения я полчаса не мог говорить от сытости, — это факт Меня ноги-то еле держали. Однако хитрый узбек не учел всех возможностей тренированного русского организма. Через полчаса я явился к нему, поблагодарил за ужин и сказал, что жду рассказа.
На этот раз Тахир-ака не стал дрожать.
— Ну что же, — сказал он, — хорошо, слушай, почтенный. Только обещай мне за все время моего рассказа не улыбаться. Понимаешь? Так надо. Иначе я умолкну и больше слова не скажу.
Я пообещал. Желудок героически поборолся с пищей, и, кажется, победил ее, так что голова несколько просветлела.
— Известно ли тебе, что такое Аввалык? — спросил хозяин.
— Аввалык? — роясь в памяти, отозвался я. — Это, кажется, такое… что-то неподалеку от города.
— Урочище Аввалык в пятнадцати километрах к югу от Самарканда.
— А! Вспомнил! Туда идет сто пятьдесят шестой автобус от самаркандского автовокзала. Ехать минут сорок. Меня вот агитировали поехать туда на экскурсию, но в конце концов автобус так и не пришел, — рейс отменили. Правда, меня это особо не удивило, у нас в России и похлеще бывает.
— Похлеще? Мгм-м… — Хозяин снова принялся терзать свою многострадальную бородку, которой он за последние несколько часов разве что только двор не подметал. — И когда ты хотел туда поехать?
— Да что-то дней… несколько тому назад. Недавно.
— Судьба уберегла тебя, быть может, от безумия и смерти, задержав тот злосчастный автобус, — зловеще заметил он.
— А-а, а я-то думал, кто составляет расписание пригодных самаркандских автобусов? А тут оказывается, что судьба!
Тахир-ака смерил меня взглядом, в котором можно было обнаружить все, кроме восхищения. Он произнес:
— Известно ли тебе, что в Самарканде была гробница Железного хромца, которую осквернили по приказу Сталина и выпустили тем самым демонов войны, как гласит древнее проклятие?
— Железного хромца? Ты имеешь в виду Таме…
— Да, именно его! — перебил хозяин. — Земля наша древняя и полна тайн, какие и не снились вашим юным народам. Существует также легенда о любимой жене властителя, которая похоронена где-то здесь, в окрестностях Самарканда! Как сказано в легенде, Тамерлан уличил ее в неверности, но ничего не сказал, а велел лучшему из зодчих возвести мавзолей. Говорят, что равных этому мавзолею нет ничего…
— Знаю я один такой Мавзолей, — пробормотал я.
— Не перебивай! Легко рассуждать о святотатстве, стоя у вас на Красной площади, и гораздо труднее и опаснее делать это, когда источник зла где-то поблизости и… и он забил! — Хозяин перешел почти на шепот. — Если ты думаешь, что я темный узбек и тупо верю разным россказням, то глубоко заблуждаешься. Я, между прочим, заканчивал Ташкентский университет, бывал в Москве и Ленинграде. Так вот, уважаемый!.. Тамерлан построил мавзолей, а потом умертвил изменницу и зодчего, который как раз и был ее любовником, и захоронил их там. Многие тайны вместил тот мавзолей. Прошло много лет, следы его затерялись, хотя я, еще будучи студентом, на археологической практике искал его.
— Нашел мавзолей — получил зачет? — произнес я. — Очень хорошая система. А на каком же факультете ты учился, Тахир-ака?
— На историческом. Недоучился. Умер отец, и пришлось идти работать, чтобы кормить семью.
«Никогда бы не подумал, что у моего хозяина незаконченное высшее образование, — про себя подумал я, — я уж скорее поверил бы, что он, к примеру, член местной организации боевиков — Исламского движения Узбекистана. А он — историк-недоучка… Поди ж ты!»
— Много в здешних местах есть такого, что недоступно уму, — продолжал Тахир-ака. — Даже я, человек сносно образованный, начинаю верить, а уж темные дехкане из кишлаков!.. Они — верят.
— Во что, во что верят?
— В легенду. Сказано, что если потревожить прах неверной возлюбленной Тамерлана, то он сам явится из бездн и покарает святотатца. Он войдет и в явь, и в сны, и негде будет от него спастись, хотя медленна и увечна поступь его, а у тебя молодые и сильные ноги! — Хозяин неистово потряс в воздухе сухонькой ручкой. — Будет он в расшитом золотом халате с сорока пуговицами и придет не один, но по стопам его вторгнется в мир полчище дэвов!..
— Это вроде наших чертей, что ли?
Тахир-ака, казалось, и не услышал меня. Он был настолько увлечен изложением завораживающей его самого легенды, что пропустил мимо ушей мои легковесные слова.
— Дэвы ворвутся в наш мир, превратят в кошмар жизнь и вступят даже в сны, потому что нигде от них нет спасения, кроме смерти! Реки будут полниться безумием, и с гор сбегут отравленные потоки, вода станет кровью, а весенние деревья шагнут в осень и облетят! — Тахир-ака говорил как по писаному, его глаза горели, и каждое слово звучало массивно и угрожающе. — Люди будут биться друг с другом, считая, что они сражаются с дэвами, и будут убивать друг друга до тех пор, пока весь свет, до единого человека и живой твари, не превратится в дымящуюся развалину!..
— Ну это просто какой-то Апокалипсис, переложенный на местный лад, — сказал я ровно, чтобы не оскорбить хозяина. — Конечно, все, что ты сказал, очень интересно. Но я все-таки не член фольклорной группы, приехавшей записывать интересные сюжеты, местные мифы и легенды. Вот в «Кавказской пленнице»… это, если ты еще помнишь, такой старый советский фильм Гайдая…
Хозяин взмахнул обеими руками с такой силой, как будто собрался взлететь, и разразился потоком бессвязных ругательств. Судя по всему, местной бранной лексике трудно отказать в выразительности.
— Ну ладно, утихомирься, старина, — сказал я. — Что там дальше-то? Я обещаю, что даже не буду тебя перебивать.
Не без труда удалось его уговорить. Все-таки хотелось узнать, что заставило трезвомыслящего и чрезвычайно сообразительного Тахира-ака вести себя неадекватно.
— Встретил я одного моего знакомого, — продолжал он, от пылких апокалипсических заклинаний переходя в более спокойное речевое русло, — мы с ним в своё время учились. Он кандидат исторических наук, работал в СамГУ — Самаркандском университете, проректором. Он говорил, что к нам в Самарканд не так давно приезжала группа археологов, не только из стран бывшего Союза, но и из Франции, и вообще… Они вели тут раскопки. Когда мой знакомый, его зовут Халил, рассказывал мне это, он все время смотрел по сторонам, словно боялся, что нас подслушают. Выглядел он… плохо выглядел, хотя, сколько его знаю, он всегда был цветущим мужчиной, хорошо и сытно кушал, как вот ты сегодня на ужин.
Я только покачал головой: если этот проректор Халил кушал так каждый день, как я сегодня за вечерней трапезой, нечего удивляться, что он был цветущим мужчиной.
— Халил говорил, а сам оглядывался и руку ко рту прижимал, словно боялся, что наговорит лишнего. Очень нездорово он выглядел, как будто заболел. Я спросил его напрямик: в чем дело, а он побелел весь, затрясся и сказал: «Тахир, помнишь, мы в молодости искали гробницу любимой жены Тамерлана, которую он по легенде зарыл с зодчим, построившим ту гробницу? Мы-то в шутку рылись, чтобы зачли практику… А приехали эти… уж не знаю, кто они, И… И мне кажется, что они НАШЛИ! И нашли что-то ужасное, и никому из нас, живущих на этой земле, не простится!» — «Да ты что, Халил, тебе нужно здоровье поправить, — сказал я, — наверно, работаешь много, себя не бережешь. Что ты, какие странности говоришь, чепуху, которую разве что темным кишлачным обитателям разносить. Но ты-то образованный человек». Он только головой тряс, но больше так ничего и не рассказал. А недавно, еще до твоего приезда, снова пришел ко мне… Мужику еще нет пятидесяти лет, а он седой как лунь, и все за последние полгода! — вырвалось у Тахира-ака. — Пришел он ночью, ворвался ко мне в дом и захлопнул дверь так, как будто за ним неслась стая голодных демонов. Свалился прямо на пол, а изо рта кровь течет. Что-то лепечет, а слов разобрать не могу. Насилу привел его в чувство, хотел накормить, но он отказывается от еды, а когда я принес ему своего лучшего кебаба, то он буквально взвыл и закрыл лицо ладонями. Не могу, говорит: он еще блеет, кебаб.