— Кебаб — это шашлык из баранины, что ли? Может, твой друг просто стал вегетарианцем, не очень уверенно сказал я.
Тахир-ака снова свирепо зыркнул на меня своими раскосыми темными глазами…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДУХИ ГОР
Пастухов
Не знаю, что вошло мне под ребра после слов хозяина харчевни, уж очень темпераментно и убедительно говорил он, сопровождая свои слова выразительнейшей жестикуляцией.
— Я попытался узнать у него, что же с ним случилось, — пылко продолжал хозяин. — Однако у него волосы каждый раз становились дыбом, едва он только открывал рот, пытаясь что-то выговорить. Наконец мне удалось почти насильно напоить его вином и успокоить. Только после этого, да еще после того, как он убедился, что все двери моего дома закрыты на засов и никто не может проникнуть внутрь, он сказал: «Тахир, мы с тобой старые друзья, однокурсники, не самые глупые люди. Не темные дехкане, спустившиеся с гор, а образованные люди…» Так он говорил, словно старался себя в чем-то убедить, а в глазах у него плескался страх. Такой страх, какого я никогда и не видел. А ведь Халил всегда был трезвомыслящим человеком, скептиком, насмешником, любителем выкинуть ловкий трюк, разыграть. А тут, уважаемый… — Хозяин харчевни затряс головой. — В конце концов Халил рассказал мне историю, с ним приключившуюся, и я счел бы её сказкой, если бы не видел его лица.
Вот как рассказал мне эту историю почтенный Тахир-ака.
В тот злополучный день его друг Халил Халилов поднялся в горы, в кишлак Акдым, где у него жили брат с семьей. Этот кишлак расположен у перевала Кара-Тын, который также называют перевалом Сорока белых дэвов. Красивое древнее название, в университете Халилов даже писал курсовую о его происхождении. Кишлак расположен в нескольких километрах от урочища Аввалык, но путь к нему столь затруднен, что иначе как пешком или на ишаке до него не добраться. Более современные средства передвижения, включая самый крутой внедорожник, тут не помогут.
Халил Халилов доехал сто пятьдесят шестым маршрутом автобуса от самаркандского автовокзала до Аввалыка. И прямо от автобусной остановки, откуда начинался подъем в гору отправился в Акдым пешком.
Автобус довез его до Аввалыка в семь часов вечера. Так что в кишлак Халилов шел уже под вечер, рассчитывая явиться в дом брата точно к ужину. Он знал, что брат зарезал барана и приготовил жирную шурпу и плов, до которых Халилов, как и всякий настоящий узбек, был большой охотник. Потому Халилов шел весьма споро, хотя подъем становился все круче и круче. Наконец он пересек тутовую рощу в нескольких десятках метров за которой начиналась окраина кишлака Акдым.
Темнело. Халилов натянул на уши шапочку, застегнул куртку. Здесь было прохладно. Пронизывающим холодом тянуло от ручья, который прорезал желоб в скале, водопадом соскальзывая с нескольких метров и стекая под гору мимо тутовой рощи. Халил вынул из кармана фляжку с надписью «Ташкенту — 2000 лет». В ней был коньяк. Все-таки март в предгорьях — не самое теплое время года. Халил отпил хороший глоток, потом еще немного, продолжая подниматься к кишлаку В этот момент чей-то дикий вопль прорезал вечерний воздух, и мимо Халилова промчался некто в белых развевающихся одеждах. Человек мчался так, будто за ним по пятам гналась стая голодных диких псов. Пробежав еще несколько шагов, он вдруг снова отчаянно завопил, взмахнул руками и, наткнувшись на большой камень, не удержался, полетел вниз с откоса. Халилов бросился к нему на помощь. И, сразу увидев неестественно вывернутую голову, еще не подходя к нему, понял, что несчастный сломал себе шею. Лицо погибшего было искажено такой гримасой ужаса, что Халилов не сразу узнал его. И только потом определил он в мертвеце Рустама Дутарова, очень спокойного и сдержанного человека, никогда не позволявшего себе таких выходок, как вопли в вечернем кишлаке и беготня на ночь глядя.
Какое-то мерзлое, тоскливое чувство проникло в душу Халилова, сжало ее, перевернуло, оледенило. Он поднялся и, втянув ноздрями холодный воздух, бросился навстречу ветру с предгорий — ветру, только что поднявшемуся и продувающему кишлак насквозь. Подбежав к воротам дома своего брата, Халилов заколотил кулаками в деревянную створку. Никто не ответил на его стук, и страх еще сильнее заворочался в душе. Халилову даже показалось на мгновение, что его обступают какие-то странные тени, смыкают свой гибельный круг… Он замотал головой, стараясь таким образом отогнать наваждение… «Пора заканчивать с выпивкой, — думал он, — этот Дутаров… а я такой впечатлительный, и… Да что, в самом деле, тут происходит?»
Последняя паническая мысль мелькнула по той причине, что в соседнем дворе кто-то страшно завыл, а вверх взвился сноп искр… затрещали доски и взлетели над крышей языки пламени. Горел дом кузнеца Бахрамова.
Халилов зажмурился, и, ударившись всем телом в створку ворот, ввалился, наконец, во двор своего брата.
…То, что он увидел, словно заморозило позвоночник и подняло дыбом волосы. Брат, обычно очень уравновешенный и хладнокровный человек, стоял посреди двора. Косой висячий фонарь тускло освещал жуткую сцену. Брат держал в руках кетмень-кованую цельнометаллическую лопату узбеков — и бил ею во что-то лежащее на земле. Лицо брата было искажено, волосы разметались, с рук текло что-то темное… Кровь.
На земле была простерта туша барана. Верно; того самого, которого брат собирался заколоть. Халилов сделал шаг вперед:
— Ахмад! Ты что, Ахмад? Что у вас тут вообще такое творится, э?
Брат вскинул налитые кровью глаза и молча пошел прямо на Халилова. Тот недоуменно заморгал, отступая к воротам, и несколько раз повторил: «Ты что, Ахмад? Ты… ты что?»
Но тут язык окончательно прилип к гортани, отказавшись слушаться своего хозяина. Потому что он увидел: на земле, в луже крови, истерзанное и изрубленное кетменем, лежит вовсе не туша барана, нет!.. Там лежал труп ЖЕНЫ брата. Доброй и трудолюбивой Гулиншах.
— Да ты что!!! — выдохнул в ужасе Халилов, все еще надеясь, что на брата навалился приступ белой горячки, болезни пусть и нехарактерной для узбеков, но все же случающейся. — Ах… Ах-мад!!! — прошептал он в ужасе, потому что брат, проревев что-то дикое, метнул в него кетмень.
Халилов едва успел отскочить от кетменя. Однако увернуться от Ахмада, обмазанного кровью, страшного, всклокоченного, с совершенно безумными выкаченными глазами, не успел. Ахмад схватил его руками за горло, и Халилов почувствовал, как, стекая с пальцев брата, по его щеке скатывается струйка крови — крови Гулиншах. Халилов с силой оттолкнул обезумевшего Ахмада. Вообще-то он был много выше и сильнее брата, но в этот момент какая-то сила, переполнявшая дом Ахмада, взяла верх. Брат, держа Халила за горло, смотрел куда-то поверх головы, словно и не видя Халила. С губ его рвались нечленораздельные звуки, в которых лишь с большим трудом можно было угадать обрывки слов. Халилов, вырываясь, попытался предпринять последнюю попытку урезонить безумца, открыл было рот чтобы начать говорить… и в этот момент Ахмад дико завопил и, изогнувшись всем телом, рухнул на землю. Он сгибался и разгибался, колотя себя кулаками по коленям, голеням и щиколоткам, вопил:
— Змеи, змеи!!! Дэвы!
Халилов подскочил к брату, чтобы попытался помочь, нo не тут-то было: обезумевший Ахмад с такой силой оттолкнул брата обеими ногами, что Халилов не устоял на ногax и отлетел к забору. При этом он довольно неловко ударился головой. Еще бы!.. И тут приступ какого-то звериного страха с новой силой наполнил Халилова. Наверно, точно так же чувствует себя козленок на горной тропе, когда знает, что за ним следит взгляд свирепого хищника. Знает, но никак не поймет, откуда исходит опасность, и с какой стороны ждать нападения. А раз неизвестно, где она, значит, она отовсюду.