С утра я пошел прогуляться по Самарканду, заманивающему своими многочисленными достопримечательностями, средневековыми минаретами, а также доносящимися отовсюду запахами жирного плова, шурпы, лагмана. Этот последний особенно активно пытались продать мне на каждом шагу говорливые смуглые торговцы, в результате чего самому расторопному из них удалось-таки навязать мне целое блюдо этого узбекского разносола. Этот самый лагман, не к еде будет упомянуто, хоть и был вкусный, показался мне чем-то вроде той жуткой похлебки с макаронами, которой пичкали нас еще в армии. Но лагман был потом, уже в конце моей экскурсии. Честно признаться, если бы не мои спецнавыки по ориентированию на местности (любой), я бы немедленно заблудился. У узбекских властей есть скверное обыкновение не вешать на улицы таблички с названиями и не нумеровать дома. А планировка города чрезвычайно запутанна — это вам не Москва с ее четкой радиальной структурой, хотя тут, конечно, и размеры несовместимы. Собственно, в древности город, как и многие другие среднеазиатские города, строили со специальным умыслом запутать пришлых: дескать, свои и так все назубок знают, а вот чужак!.. Пришлось ощутить на себе эту хитрость в полной мере. Впрочем, это мелочи, совершенные мелочи. От центра Самарканда, от автовокзала, я и выехал в злополучный поселок Аввалык, близ которого развернулись такие своеобразные, скажем так, события.
Слава богу, автобус последовал через весь поселок и вывез меня к самой южной окраине его, откуда уже поднималась дорога к первым предгорьям Зеравшанского хребта, освещенного закатными лучами солнца. Я поднялся на первый перевал и пожалел, что иду один, без жены и дочери. Вот бы полюбовались вместе со мной!.. Несколько рощ, помалу одевающихся зеленью, бурные речушки, пенно сбегающие с предгорий и образующие несколько водопадов, нерукотворные каменные изваяния, которые так привлекают к себе любителей активного отдыха, — все это складывалось в чрезвычайно красивый ландшафт. Я пошел в гору. Дорога oт автобусной остановки тут была одна — верно, тем же самым путем направлялся и Халил Халилов. После чего с ним поступили так жестоко. Дорога, извиваясь, шла вдоль берега местной реки. Кажется, Акдарья ее название.
Что характерно, по дороге направлялся я ОДИН. Хотя уже знал, что туристы не обходят стороной местные достопримечательности, наоборот. Только одного человека я встретил на всем подъеме от поселка к первым предгорьям. Это был диковатого вида узбек, сидевший на камне и методично втыкавший пастуший нож в выемку между камнями. Туда, где виднелась полоска желтоватой, с сильной примесью глины, почвы.
— А что, амак[2], — проговорил я, — что, и в самом деле в ваших местах мрачновато стало? А то говорят разное…
Реакция аборигена была своеобразной. Он поднял на меня черные глаза и, гортанно выкрикнув что-то, вдруг метнул нож. На этот раз не в землю, а в Меня. Это было — полной неожиданностью, однако я среагировал. Собственно, мои руки все сделали за меня чисто машинально: я поймал пущенный в меня нож за рукоятку и заорал:
— Да ты что, сын ишака, зловонное отродье ветра?! — За то время, как я был в Узбекистане, я уже успел насобачиться в местных, весьма образных, ругательствах, — Ты что творишь, чтоб тебя обгадил верблюд? Ну?
Он замахал на меня руками с такой скоростью, как будто возомнил себя ветряной мельницей.
— Ничего не говори, нет. Близится ночь, почтенный. А ты идешь отдать себя дэвам!.. Я подумал, лучше уж я сам убью тебя, сделаю богоугодное дело…
— И этот про дэвов, — с досадой сказал я, переводя взгляд с полосатого халата узбека на громоздящиеся за его спиной массивные, величественные камни, за которыми проглядывала уже кромка тутовой рощи. Оттуда слышался глухой голос текучей воды. — Вы тут все с ума посходили, что ли?..
— У нас в кишлаке был человек, его звали Рашид, он стал серьезным человеком. Больших денег человек, э! Так он тоже не хочет сюда идти, хотя тут его родные места. Рашид Радоев, большой человек, э! Если ты мне не веришь, то иди и спроси у ишака, может, ему поверишь больше.
Несмотря на эту средневеково-кишлачную манеру спустившегося с гор субъекта, в целом я понял его. Он тоже меня предостерегал. Какой-то важный Рашид Радоев, уроженец местный, — тоже. Наверно, этот Рашид в самом деле большой человек. Старший лейтенант на таможне или даже целый капитан милиции. Таможенники и милиционеры, насколько я понял, заменяют здесь бандитизм и рэкет, представители которых тут не приживаются за ненадобностью. Я махнул рукой и, не обращая внимания на протянутую руку узбека — то ли денег, то ли нож назад требовал (ага, чтобы бросить мне в спину, что ли?), — стал взбираться на крутой подъем. Камни сыпались из-под ног. Узбек сел обратно на землю и, зажав голову обеими руками, тихо завыл.
Мне отчего-то стало жутко.
…Да! Как оказалось, Тахир-ака говорил чистую правду верно указал даже местоположение сгоревшего кишлака. Того самого, где Халил Халилов увидел, как его брат убивает собственную жену. Кишлак начинался за тутовой рощей, в нескольких десятках шагов от огромного камня. Из длинного, узкого, как прорезь в орудийной башне, отверстия в камне низвергался водопад. Я невольно залюбовался этим зрелищем. Водопад обрушивался сверкающей отвесной стеной, которая достигала в ширину нескольких метров, зато в высоту была, наверное, в пять человеческих ростов. Сам же камень напоминал чью-то гигантскую каменную голову… Я не отличаюсь особой романтичностью, но, честное слово, место и время к тому располагали!..
Кстати о времени, Я взглянул на часы и убедился, что последний автобус должен уйти из оставшегося внизу поселка через полчаса. Быстро летит время в этих предгорьях. Собственно, мне, наверно, надо было брать такси, чтобы доехать из Самарканда сюда, а потом обратно…
Тут мои мысли приобрели совершенно иное течение. Я увидел кишлак.
Точнее, ТО, ЧТО ОТ НЕГО ОСТАЛОСЬ.
Кишлак и в самом деле выгорел дотла. От пары десятков домишек, составлявших это предгорное селение, сохранились только жалкие остатки стен да фрагменты изгороди вокруг двориков. Два каменных дома, единственных на все селение, потемнели и потрескались. Я подошел к одному из этих строений, сильно смахивающих на «отель» моего хозяина Тахира-ака, заглянул внутрь дворика. Оттуда сильнейшим образом разило… мертвечиной, что бы тут ни произошло, кто бы ни был в этом виновен, жителям этого дома сильно не повезло. Весь двор был буквально завален полуразложившимися трупами людей и скота — вперемешку. Хорошо еще, что стоял только апрель, да и здесь, в предгорье, было попрохладнее, чем внизу. Представить сложно, какие виды и запахи были бы здесь, скажем, в июле, в те «сорок дней», о которых говорил Тахир-ака.
«Пора спускаться, решил я — С выгоревшей деревней мертвецов пусть разбираются местные менты. Хотя они, кажется, не особенно спешат это сделать. Конечно, их можно понять, ведь есть такие увлекательные занятия, как взимание штрафов и взятки»,
Я глянул на дорогу между выгоревшими домами, сбитую копытами и более похожую на очень широкую горную тропу, чем на хотя бы жалкое подобие улицы. Я простоял так несколько минут, любуясь, как горы погружаются в сумерки. Когда я решил, наконец, отправиться в обратный путь, без всякой надежды застать рейсовый автобус, уходящий обратно в Самарканд, стало уже совсем темно. Ночь упала сразу, как сорванная темная портьера. Переход между нежными сумерками, похожими на разбавленные чернила, и почти непроглядной тьмой оказался очень короток.
«М-да, — подумал я. — Неудивительно, что кто-то в темноте, по рассказу этого Халилова, свалился с кручи и сломал себе шею. Как бы и мне тоже не свалиться…»
Стало совсем прохладно. Я закрыл куртку на «молнию» и направился к тутовой роще. Тут была настоящая ночь. Шевелящиеся под порывами налетающего ветра ветки деревьев казались почти живыми, и я подумал, что трусоватые кишлачные узбеки, употребив какой-нибудь дряни, вполне могли увидать тут и дэвов, и черта, и дьявола (если бы двое последних были актуальны для местных суеверий). Я снова посмотрел на часы. Циферблат светился слабым, призрачным зеленоватым светом, и вдруг., на какое-то короткое мгновение, лишь на миг, мне показалось, что из глубины этого циферблата на меня глянули чья-то ГЛАЗА. Зеленые, жуткие. Наваждение было столь сильным, что я с силой взмахнул рукой, словно отгоняя от себя морок, и, неудачно наступив в какую-то ямку, едва не упал к подножию тутового дерева. Какой-то нежный аромат проник в ноздри, защекотал их. Я едва не чихнул. Голова вдруг закружилась так отчаянно, что вокруг меня поплыли размытые радужные пятна. Я попытался приподняться, но тут же замер… Потому что из самой глубины тутовой рощи на меня ВЫХОДИЛ…