ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДАРЫ СИЛЬНЫХ
Москва, декабрь 2002 года
— Девочка моя.
Она повернулась вполоборота, зная, что он неотрывно разглядывает ее, и чему-то тихо засмеялась. У нее был тонкий, камейный профиль, и ему всегда казалось, что он видел ее давно-давно, тысячелетия назад, что она навсегда запечатлелась в его памяти именно этим профилем, подобным живому абрису лица божественной Хатшепсут, перенесенным потом в камень древнеегипетских памятников. Он проговорил:
— Я даже не знаю, как это выразить… дело в том, что я хотел подарить тебе одну вещь. Конечно, я понимаю, что не имею права делать этого, потому что эта вещь представляет собой огромную ценность…
Она с живостью повернулась.
— …И дело даже не в деньгах, — продолжал он, тепля в губах странную блуждающую улыбку, которая могла показаться равно и нежной, и зловещей, и даже… страдальческой, что ли. — Конечно, дело не в деньгах. Но ты, девочка…
— Когда ты называешь меня так — «девочка», у тебя такой смешной и странный акцент и такая мягкая буква «ч», что это сразу выдает в тебе нерусского. Несмотря на то что твои родители из России.
Он чуть заметно пожал плечами:
— Каждый, кто родился на территории Французской Республики, автоматически получает французское гражданство. Так произошло и со мной.
— А правда, что ты родился в самолете, пролетая над Парижем?
— Скорее над Лотарингией, — поправил он.
— Да я не о том… В русском языке есть такое идиоматическое выражение: «пролетать, как фанера над Парижем».
— Девочка, тебе как-то не идет употребление таких умных слов, это даже пугает.
— Что, я страшна, да? — Она потянулась всем телом, как холеная, сытая кошка, и в глазах француза вспыхнули колючие искорки. — Однако же, дорогой мой Ленни, я не только женщина, а еще и аспирантка кафедры романских языков, так что мне положено употреблять умные слова, как ты выразился. Но если это тебя утомило — извини. Ты что-то говорил о подарке?..
Леон Ламбер, гражданин Французской Республики и галантный кавалер, был известным археологом, в свое время специализировавшимся на египтологии, а потом перешедшим к исследованиям в области скифо-сарматских поселений в Таврии. Помимо этого в последнее время он занялся культурологическими проблемами среднеазиатских тираний, а проще говоря, съездил на раскопки близ Самарканда и Бухары, где под пластами безгласной и древней земли покоились останки державы Железного хромца — Тимура, более известного как Тамерлан. Он только что вернулся оттуда совершенно поглощенный впечатлениями и вот теперь сидел со своей любовницей Еленой во французском ресторане в Москве и занимал ее разговорами.
Впрочем, Елена, высокая статная девушка лет двадцати пяти, с чуть раскосыми глазами, точеными чертами лица и большим хищным ртом, сама могла занять разговорами кого угодно: с ее высшим филологическим образованием, рафинированным интеллектом и прекрасной манерой изъясняться это была не проблема. Ламбер находил Елену идеальной женщиной. Ему вообще нравились русские. А эта русская, с пикантной примесью восточной крови, с бархатной ленцой, которая разлилась в миндалевидных глазах и сквозила в каждом жесте, небрежном ли, как у сонной кошки, или отточенно-остром, как у бросающейся на жертву змеи, — эта русская совершенно покорила Ламбера.
По своей сути он был изысканным Гурманом, что совершенно не мешало ему в свое время потаскаться по притонам Марселя и Парижа, а также полжизни прожить в условиях жуткой антисанитарии на раскопках. Ламбер находил, что на столь сомнительном фоне еще острее чувствуются лучшие стороны, лучшие грани, лучшие люди этого мира.
Впрочем, археолог Ламбер был моралистом во всем, что не распространялось на его собственные привычки, в том числе и аморального свойства. Будучи русским по происхождению, он имел совершенно европейский менталитет, который позволял ему воспринимать и Россию, и излюбленный им в последнее время Восток как экзотическую приправу к блюдам повседневной жизни западного человека. Приправы были порой то грубыми, то изысканно-тонкими, то шокировали и вгоняли в сладкий, липкий ужас.
Неудивительно, что при таких наклонностях Леон Ламбер связался с Еленой. Та была странной и опасной женщиной, и Ламбер чувствовал исходящие от нее нервные токи этой опасности, что заставляло чувственно раздуваться крылья его большого носа.
Она положила свою руку с длинными тонкими пальцами поверх его сильной кисти. Рука ее, несмотря на то что в ресторане было тепло, была такой холодной, что Ламбер даже вздрогнул, хотя у него были железные нервы. Ловя себя на том, что Елена вызывает у него неслыханно противоречивые чувства, он едва не убрал руку, уже готовый отказаться от того, что задумал. Но она вдруг улыбнулась, чуть подавшись ему навстречу, — и Ламбера как опалило. Он почти заставил себя говорить:
— Этот подарок дороже чего бы то ни было, дороже его только ты. Но сначала ты должна примерить. У тебя такие тонкие запястья.
— При чем тут мои запястья?
— Это я так. Они очень тонкие. Не знаю, выдержат ли. Да вот… посмотри сама, девочка. Считай, что это тебе к предстоящему Рождеству.
И он вынул из кармана деревянную коробочку и открыл ее. То, что лежало в этой коробочке, изнутри обитой бархатом, плохо гармонировало с ее внешним видом. Коробочка и обивка выглядели изысканно, но вполне современно, тогда так покоящийся в ней предмет…
Елена подняла руки, сломив их в запястьях (тонких-тонких), и коснулась пальцами висков. На ее лице высветилось ничем не прикрытое восхищение, хотя столичные сплетники не зря поговаривали, будто Елена, как настоящая светская львица, никогда не выказывает своего удовольствия от подарка. Во всяком случае, так было, даже когда один ее друг, известный предприниматель, захотел подарить Елене… нефтяную вышку. Впрочем, нефтяная вышка — это, конечно, совсем не то, что следует дарить женщинам, даже молодым, корыстолюбивым и живущим на широкую ногу. А вот содержимое коробочки, нежно обитой бархатом очень глубокого оттенка…
В коробочке лежал браслет. На своем веку Елена видела сотни браслетов, ей их дарили, она сама покупала или капризно вытребовывала их. Однако ТАКОГО браслета ей видеть не приходилось. Тусклый блеск чистого и древнего золота удовлетворил бы даже самого придирчивого знатока. Браслет был спиралевидной формы, в виде прихотливо изогнувшегося змеиного тела. Змеиного?.. Нет. Это был дракончик. Неизвестному мастеру поразительными ухищрениями удалось создать золотого дракончика так, что он выглядел живым. У него были лапки, хвост, сомкнутые крылья и довольно массивная головка. Ясно были выделены миндалевидные глаза и прижатые ушки дракончика, а орнаментальные завитки чешуи были выполнены рельефно — казалось, вот-вот это сказочное животное выпрямит свое золотое тельце и выпорхнет из коробочки, вмяв лапками бархат.
— Какая прелесть… — прошептала Елена. — Ленни, это… это просто поразительно! Это… древняя драгоценность, да? А какие у него глазки! Черные, искрятся… какая прелесть!
— Глаза дракона выполнены из черных бриллиантов, — глухо выговорил Леон Ламбер. — А вот здесь, по хребту, рубиновая инкрустация. Огранка камней, эмалевые вставки для зубов дракончика и общая нюансировка этой работы, по мнению экспертов, соответствуют ювелирному искусству материковой Греции третьего-четвертого века до нашей эры. Судя по всему, тогда и изготовлен этот браслет, который ты… Надевай же!..
Она взяла драгоценность и примерила. Гравированная голова дракончика, с эмалевыми зубами и бриллиантовыми глазками, уютно расположилась точно на запястье Елены, дракончик обвил ее нежную тонкую руку, и золотые завитки чешуи на фоне холеной бледной кожи вдруг показались Леону Ламберу лепестками желтой розы, брошенными в тонкое белое вино. Впрочем, он тут же оторвался от своих изысканных параллелей и перешел к самой что ни на есть конкретике: