— Не узнаёшь?
— Нет. — «Неудобно как. Люди узнают, а тут ничего не помнишь, будто последние годы были прожиты на другой планете».
— Ты не можешь меня не помнить. Из одного класса мы. Болела, наверное, вот и памяти нет. Ира я. Лаптандер.
«Пусть я болела. Так будет лучше».
— Извини, Ира, я правда болела.
— А я удивилась, думаю, почему не узнаёт... Понравилось у отца?
— Да, — неуверенно сказала Анико.
— Хорошо, что ты есть у него, а то у нас в стойбище недавно старушка совсем одна осталась, так её и пожалеть некому. Мы к себе взяли...
— А ты где живёшь? — быстро перебила Анико.
— Я же закончила медучилище в Салехарде, направили в посёлок работ ать. Я отказалась, попросилась сюда, фельдшером в стада.
— Как?
Ира улыбнулась: совсем, мол, человек ничего не понимает.
— Очень просто. Я обслуживаю четыре стойбища, да и из стад тоже ездят.
— Я никогда не слышала, что есть такие медики в тундре.
— Нас совсем немного, но мы с девчонками из училища переписываемся, тоже агитируем их, чтобы шли работать в стада. Сестрёнка моя, Пана, может, помнишь, там же учится.
—■ И живёшь в чуме?
— А где же ещё?.. А ты?
— Институт заканчиваю. Геолог. И много у тебя работы?
— Хватает. Ты знаешь, извини меня, я пойду в магазин, а то мои без меня много спирту наберут. Отучаю пить. Если хочешь, пойдём со мной.
— Пошли.
В магазине народу было много. Ира отошла к родителям, а Анико, внимательно оглядев прилавки и полки, наблюдала с удивлением за ней. В классе была самая тихая и незаметная, говорила мало, училась не блестяще. Анико обращалась к ней, только когда надо было срочно оформить стенную газету. Ира хорошо рисовала и соглашалась легко.
И вдруг она тут. Ира, которая никогда не была председателем совета дружины, а став комсомолкой, не села, как Анико, за стол секретаря комсомольской организации, вдруг стала опорой своему народу? Стала лечить его и заботиться о нём?
А она? Чем занялась она, всеми тогда уважаемая и почи-
таемая Анико Ного? Построением какого-то гнилого сарая, имя которому — личное благополучие? Можно подумать, что Анико хотела жить только для себя. Неужели это правда?.. Ну хорошо, вернётся она сюда, но тут даже толком помыться негде. А институт? Три года учёбы не шутка. Нет. Что-то не так. Зря переполох подняла в душе. Надо жить, и всё, а уж как, это пусть решает каждый.
Крепко и утешительно сказано, и всё-таки в душе остался осадок. И чтобы он не стал гуще, Анико нашла взглядом продавца и тихо удивилась: он был очень красив.
Большие глаза его блестели, но холодно и как-то пусто. А когда смотрели на покупателя, в них появлялось нехорошее, злое выражение.
Работал продавец ловко, и Анико невольно подумала: «Вот, наверное, обсчитывает. Здесь люди не как в городе, не считают гроши».
И правда, ненцы держали деньги солидными пачками: покупали не кульками, а мешками, не килограммами, а ящиками. Запасались продуктами на всё лето, до осени. Подошла Ира.
— Если тебе некогда, то иди, я потом забегу.
— Я постою. Делать всё равно нечего. Кто он, местный?
— Ненец. Сергеем зовут.
— А чего он... хмурый?
— Он всегда такой.
— Давно работает?
— Скоро два года.
— Обманывает, наверное?
— Говорят, что обманывает, а нас, видно, боится. Я не замечала что-то. Да и кто им заниматься будет?
— Почему?
— Ловкий... Сюда работать никто не едет. И потом, у всех дел по горло. Павел вон пробовал его поймать.
— Какой Павел?
— Ну, который у Езынги живёт.
— И что?
— Так продавец чуть его не убил.
— Как?
— Точно не знаю. Павел об этом никогда не говорит, боится, что парни изобьют продавца...
К Ире подошла мать, пожилая весёлая женщина. Она подала Анико сухую руку и спросила:
— К отцу приехала?
— Ага.
— Хорошо. Дочери нам тут сильно нужны. — Хотела что-то добавить, но тут их позвали из очереди, и обе торопливо ушли. Ира на ходу пообещала:
— Я приду к тебе.
Анико вышла из магазина задумчивая.
Ивана Максимыча дома не было. Дверь припёрта двумя поленьями, Анико уселась на крыльцо. Пастухи из дальних стойбищ укладывали мешки и ящики на аргиши, весело переговаривались, шутили; бегали от нарты к нарте ребятишки, суетились женщины...
День подходил к концу, а нарты всё подъезжали, и единственная улица посёлка заполнялась торопливыми грубоватыми голосами.
Пришёл Иван Максимыч.
— Устали? — спросила Анико.
— Устал, дочка. Поставь чайку.
— Я сейчас, быстро.
С радостью растопила печку, хотя поленья долго не хотели гореть, шипели, фыркали, а закопчённый чайник испачкал сажей руки и, прежде чем закипеть, долго капризничал.
Вечером в посёлке началось что-то непонятное и, по правде говоря, жутковатое — пошла пьянка, дикая, глупая, страшная.
Ненцы, те, кто ещё держался на ногах, бродили от одной нарты к другой, остальные сидели, валялись на снегу, бормотали, кричали, хихикали, пели. И куда девались их спокойствие, достоинство и гордость?
Анико увидела Иру. Она что-то торопливо говорила отцу с матерью. Те были уже подвыпивши, но слушали дочь внимательно.
Отправив родителей, Ира подбежала к Анико и быстро сказала с виноватой улыбкой:
— Извини. Не могу я сейчас с тобой поговорить. Надо увести их отсюда. Видишь, что творится.
Анико кивнула.
— Поедем домой. Если они будут сильно пьяные, так хоть не на улице.
— Конечно.
— А ты обязательно приезжай. Работы тут много.
— Ладно, Ира.
— До свидания, — и торопливо подбежала к своим нартам.
Иван Максимыч вышел на крыльцо.
— Ложись, дочка. Это кино, — он показал рукой на пьяную улицу, — будет всю ночь идти.
— Почему они так много пьют?
Иван Максимыч сел рядом и закурил. Лицо его болезненно сморщилось.
— Этого никто не объяснит толком. Они могут не пить месяцами, но, добравшись хоть раз в году до спирта, пьют страшно. Некоторые неделями стоят в посёлке, мучают оленей и себя, особенно зимой, и проматывают всё до копейки.
— А если поменьше спирта завозить? Не поедут же они в Белоярск за ним.
— Конечно, не поедут. — Иван Максимыч докурил папиросу, затушил её большим корявым пальцем и продолжал: — Сейчас ещё ничего. Человек, если у него сердце в порядке, не замёрзнет, уснув на земле. А зимой? Мы с Павлушей специально ходили по ночам, чтобы затаскивать их домой, иначе замёрзнут. И всё равно за всеми не усмотришь.
— Но как быть, Иван Максимыч? Нельзя же это так оставлять?
— Правильно, нельзя. Я сам ломал седую голову над этим, — Иван Максимыч развёл руками, поднялся. — Пойдём спать. Может, завтра будет вертолёт, улетишь... домой. Павла что-то долго нет. Обещал ещё вчера приехать.
— А он куда уехал?
—■ Свадьба у кого-то, так его дружкой пригласили. Пойду, устал я.
— Идите, я посижу ещё.
— Сиди, только надень Павлову шубу, а то простынешь.
Анико ещё с час сидела на крыльце и уже собралась
уходить, но одна сценка у магазина заинтересовала её. Пьяный пожилой ненец держал в руках красивого песца й что-то говорил, вернее, пытался сказать, стоявшему рядом продавцу. Тот отчаянно мотал головой и порывался уйти. Ненец хватал его за руку, за полу куртки и показывал пять пальцев. Затем начал уменьшать: четыре, три.
Продавец всё мотал головой и улыбался. Наконец ненец показал два пальца. Продавец удовлетворённо кивнул, и оба скрылись в магазине.
Анико поняла, что между ними шёл торг. «Интересно, чем это кончится? Если я не ошибаюсь, то за песца этот дурак согласился получить не то двадцать рублей, не то две
бутылки спирта. Подожду», — решила она, прислонясь спиной к двери.
Ждать пришлось недолго... Пожилой ненец со счастливым видом любовно держал в объятиях две бутылки.
— Вот это да! — Анико аж привстала. — Надо же, как ловко.
Продавец направился к другой группе. Шёл твёрдыми шагами, чуть заметно размахивая правой рукой.