- Забыть тебя! - перебил Тадеуш. - Никогда! Я хочу видеть тебя счастливой. Я женюсь на тебе, у нас будет куча детей. Я хочу видеть, как они родятся, как ты кормишь их, как...
- Довольно, Тадеуш,- тихо произнесла она.
В ее глазах стояли слезы, слезы радости. Могут же быть глаза женщины такими бездонно-глубокими, многообещающими и одновременно такими непорочными! Он снова обнял ее с чувством любви, обожания и преклонения, хотел поцеловать еще раз, но послышался шум машины, подъехавшей к дому.
Чары были разрушены.
Война напомнила о себе. Нет, они не сказочные герои, а обыкновенные партизаны, которых выслеживает враг. Внизу послышалась грубая брань чистокровных арийцев.
- Зарывайся в сено, - прошептал Тадеуш с тревогой. - Здесь нас, возможно, не найдут. Не бойся!
- Я не боюсь,- ответила Ядвига тихо. - У меня есть нож.
- Что нож против... - сказал он.
- Нож не для них, а для меня, - ответила она. Второй раз им не удастся...
Вернулись воспоминания, трагическая печать пережитого снова легла на ее лицо, в глазах мелькнуло отвращение.
Тадеуш прикрыл ее сеном и сам спрятался рядом. Они теснее прижались друг к Другу, чувствуя себя вдвойне ближе и сильнее перед грозящей опасностью.
Сквозь сено доносились приглушенные голоса. На вопросы немцев крестьянин хмуро ответил по-немецки: "Ничего не понимаю". Потом закричала женщина, заплакали дети. Видно, "сверхчеловек" ударил хозяина. Он повторил еще несколько раз: "Ничего не понимаю" - и добавил кое-что по-польски. Если бы немцы поняли сказанное, то расстреляли бы его на месте.
- Как ты думаешь, найдут они нас?- прошептала Ядвига ему на ухо.
- Молчи. Конечно, нет.
Казалось, прошло несколько часов, прежде чем немцы решили осмотреть сарай. Внизу послышался топот сапог. Они знали, что немцы обязательно пошарят на сеновале.
- Смотри-ка!- заорал шкоп. - Там, наверху, сено. Надо взглянуть.
- Да брось ты, мы ищем вчерашний день. Того идиота прикончил сегодня ночью отец или рассвирепевший ухажер его милашки. Вот и весь секрет этого убийства. Поехали обратно в деревню и расстреляем десяток поганых поляков.
- Нет, я все-таки посмотрю наверху,- упрямо стоял на своем другой.
- Кроме кошки с котятами, ты там ничего не найдешь.
Лестница заскрипела под тяжестью немца. Двое под сеном еще теснее прижались друг к другу. Им не хватало воздуха. Послышалось сопение шкопа, забравшегося наверх.
- Черт возьми, ребята! На это сено да красивую крестьяночку!
Внизу загоготали.
И вдруг крик, брань, злорадный хохот.
- В чем дело, Рольф? Видно, крестьяночка сбросила тебя оттуда?
- Помогите же встать, дьяволы. Я, кажется, сломал ногу.
Короткое молчание, потом раздался голос:
- Ну и повезло же парню! Он действительно сломал лапу. Теперь попадет в госпиталь с хорошенькими немецкими сестричками.
- Поднимите меня, мерзавцы! Проклятие, как больно...
Голоса стихли. Шум отъехавшей машины. Тишина. Тадеуш и Ядвига не шевелились, прислушиваясь к дыханию друг друга. Страха не было, осталось чувство неловкости и смущения.
- Можете считать, что вам повезло, - послышался внизу голос крестьянина. - Этот бандит провалился в дыру и упал как камень. Он орал как резаный. Жаль, что не сломал себе шею. Вот бы я посмеялся.
Но ему было не легко смеяться: нос разбит в кровь, губа рассечена.
- Все обошлось как нельзя лучше, - ответил крестьянин на взгляды Тадеуша и Ядвиги, спустившихся с сеновала. - Распускать руки теперь в моде. Ну, уходите да быстрее.
- Большое спасибо, хозяин!- поблагодарил Тадеуш.
- Не за что,- проворчал крестьянин. - Я ведь вас не видел.
- И все же я благодарю тебя от всего сердца, отец - сказала Ядвига. На твоем сеновале я нашла кое-что снова. Я поняла, что я женщина, а не какое-нибудь грязное животное.
Они ушли, держась за руки и легонько раскачивая ми, как обычно делают дети. Крестьянин удивленно смотрел им вслед.
- Знаешь, Тадеуш, после тех немцев у меня осталось ужасное чувство гадливости. Для них я была вещью, или животным, предметом удовлетворения их похоти.
- Забудь об этом, не вспоминай больше,- сказал он с нежностью и крепче сжал ее маленькую руку.
- Нет, теперь я могу говорить. Теперь, когда со мной ты. Перед тем... перед тем как они застрелили мою мать, она бросилась на колени и молила их о пощаде, говоря, что она тоже человек. Но немцы, назвали ее грязной еврейкой и ответили, что евреи - не люди, а мужья евреек и их дети - хлам. Ведь от еврейских детей пользы меньше, чем от поросят. Поросят можно съесть. Когда они расправились с моими родителями... Когда они сделали это со мной... Я стала считать себя запятнанной, подлой и ничтожной. Вот почему я так благодарна тебе, Тадеуш. Ты видишь во мне человека.
- Ты для меня все, ни за какие блага мира я не захотел бы даже на час расстаться с тобой.
- Давай скроем это от других.
- Что?
- Ну то... то, что между нами. Другие не поймут. Они подумают, что... ну, что между нами не все так прекрасно... Они начнут строить догадки.
- Ну конечно, все останется между нами, дорогая. Как чудесно, что теперь я могу называть тебя "дорогая"!
- Давай по вечерам писать друг другу письма и утром передавать их тайно. О Тадеуш, я еще никогда не получала любовных писем.
- Разреши поцеловать тебя,- сказал Тадеуш. - Мне очень нравится...
- Ты уже целовал меня много раз,- возразила Ядвига строго, но, увидев его разочарованное лицо, добавила: - Теперь моя очередь поцеловать тебя.
Но им ничего не удалось скрыть от товарищей по отряду.
Уже на следующий день их дразнили женихом и невестой, началось подтрунивание. Грубые, плоские шутки невоздержанных на язык партизан.
- Когда свадьба, Радио?- спрашивали они Тадеуша.