Если этих двоих поймают и прижмут как следует, они, пожалуй, выболтают о подкупе. Тогда ему несдобровать. Сейчас о подкупе знает только ксендз. Но с этим расправиться просто.
Вой сирены. Лай собак. Эсэсовцы бросились в погоню. В глазах тысяч изнуренных пленников - скрытое злорадство. Дежурный офицер кричит, что завтра утром из восемнадцатого блока возьмут двадцать заложников.
Мариан вернулся в блок. Он знал, что скоро явится за деньгами Рихтер. Так и случилось. Но Рихтеру было мало денег, ему нужно было убрать единственного свидетеля.
Хриплым от нетерпения голосом он выкрикнул номер Мариана. Мариан прошел за ним в конторку.
- Они у тебя?- набросился Рихтер.
- А если нет?
- Я тебя убью.
- А если да?- спокойно спросил Мариан.
- Давай деньги, проклятый святоша!
Мариан вынул из кармана деньги и швырнул их Рихтеру. Тот дрожащими руками схватил бумажки и стал их пересчитывать. Пять тысяч!
Он свирепо посмотрел на ксендза.
- Надеюсь, тебя не надо учить, что о таких делах помалкивают?!
- Я буду молчать!
- Конечно, будешь! Я заставлю тебя молчать!- пригрозил Рихтер.
Он завернул деньги в большой носовой платок и сунул их в карман.
- Пошли!
- В одиннадцатый блок?- мягко спросил Мариан.
- Да!
- Если можешь, посади меня в общую камеру.
- Зачем?
- Может быть, я смогу еще сделать добро, прежде... прежде чем меня не станет...
- Я убью тебя, понимаешь? И нечего трепаться! Пошли!
- Я готов!- ответил Мариан.
На сердце у него было легко. Казалось, что он окреп физически. Он твердо шел впереди Рихтера в одиннадцатый блок. Он радовался тому, что идет на смерть, и стыдился этого, считая в некотором роде трусостью уход из такой жизни. Бог может быть доволен им. Теперь он знает, что перед богом все равны. Хороша всякая вера, приносящая добро, как бы она ни называлась. Бог достиг своей цели и забирает его из этого страшного мира.
Наверное, и у немцев есть вера, подумал Мариан. Если бы они ни во что не верили, то они не превратились бы в таких бессовестных извергов, чудовищных садистов. Только их вера порочна и служит злу. У всех же других евреев, христиан, коммунистов - он открыл веру в справедливость и высокое назначение человека.
Может быть, бог позволил силам зла временно торжествовать, чтобы все остальные люди на земле стали братьями? Может быть, бог избрал эсэсовцев своим орудием, чтобы потом, позже, настала эпоха прекрасной жизни? Может быть, и Юп Рихтер, чьи тяжелые шаги он слышит позади себя, тоже орудие божье?
- Я буду молиться за тебя там, на небесах,- сказал он Юну.
- Повернись!
Мариан повиновался, казалось, что его лицо излучает свет.
- Повтори-ка!
- Я буду за тебя молиться,- повторил Мариан.
Тяжелый сапог со страшной силой ударил его в пах. Мариан упал на колени, корчась от боли, но продолжал улыбаться Юпу.
- Ты - орудие божье,- прошептал он. - Вы слабых превращаете в героев, врагов - в братьев. Ты - орудие божье, Юп Рихтер, я буду за тебя молиться...
- Я - орудие смерти! Слышишь ты, вонючий, вшивый ясновидец,- заорал Юп, выходя из себя от слов и улыбки Мариана.
Он бил сапогами по лицу и тощему телу ксендза, ломая ему ребра. Он топтал беднягу до тех пор, пока Мариан Влеклинский не превратился в кровавое месиво. Несчастный избавился от пыток в одиннадцатом блоке.
Но Рихтеру не удалось стереть с разбитого лица Мариана радостную улыбку победителя. Юп визгливо ругался, видя, что, несмотря на разорванную щеку, расплющенный нос и разбитые губы, покойник улыбается. Эта улыбка будет преследовать его несколько недель, пока он в свою очередь не познакомится со страшной действительностью Освенцима.
Подошел эсэсовец.
- Эй, Юп, чего так разозлился?
- Готов!- с сожалением произнес Юп. - А я собирался проучить его в одиннадцатом блоке. Это был ксендз...
- Почему же не довел до блока?
- Он обозлил меня,- еще не отдышавшись, сообщил Юп. - Эта свинья обозвала меня орудием божьим!
Эсэсовец так и затрясся от смеха.
- О! Это стоит рассказать! Юп Рихтер - орудие божье!- Он поспешил к приятелям.
Беглецы слышали вой сирен, затем наступила тишина. Они не могли знать, что поиск велся в другом месте. Там, где работала команда, в которую их вписал Рихтер.
Была глубокая ночь, когда до них донеслись грубые голоса и лай собак. Собаки были страшнее всего, но их обоняние в лагере притуплялось. Стереотипный запах нищеты, голода, несчастий и грязи исходил от каждого заключенного. Собаки озлобленно лаяли, рвались с привязи и хватали заключенных за ноги, иногда по приказу хозяина перегрызали им глотки.
Но ни эсэсовцы, ни собаки не искали беглецов на насыпи в карьере. Им по душе был запах крови, а не запах экскрементов.
Медленно тянулись минуты,
- Мне нужны двадцать человек. Прежде чем повесить, я собственноручно выколю им глаза, вырежу языки,- бесновался Грабнер.
- Рихтер, отбери эту сволочь.
- Не нужно!- раздался твердый голос.
Один из заключенных вышел вперед. Стояла мертвая тишина. Здесь еще не было ни одного случая, чтобы пленный на поверке осмелился произнести слово...
Грабнер в ярости бросился к нему и изо всех сил ударил по ногам.
- Прежде чем повесить, я отрежу тебе уши и распорю живот,- бушевал он.
- Я тоже иду добровольно,- следующий вышел вперед.
- И я...
- И я...
Вслед за словами - решительный шаг вперед. Вначале вышли те, кто жил в одном отсеке с Янушем, затем весь восемнадцатый блок и, наконец, весь лагерь.
Вперед шагнули тысячи людей, замерли, высоко подняв головы. В их глазах была такая сила, которую не сломить никакой смерти.
Грабнер опешил. От гнева? Или от изумления перед этим неслыханным мужеством?
- На работу!- закричал он. - Команда, вперед, бегом...
В этот день у кухни никто не стоял...
Прошлую ночь Рихтер не слал. Широко открытыми глазами он уставился в темноту. Всюду чудился ему улыбавшийся Мариан. Он почувствовал дух Мариана, когда увидел, как решительно выходили заключенные из строя. Он не сводил глаз с команд, уходивших в тот день на работу. Пленники, выпрямив спины, твердо шагали, словно тайные силы вдохнули в них бодрость.