Орион не закричала. Она уже прокричала на двенадцать жизней вперед. И на самом деле это не оказалось для нее шоком: увидеть Жаклин в таком состоянии. Не совсем. Разве она не подозревала? Потеря веса, пустые глаза, жизнь, медленно покидающая ее тело? Разве она не потеряла бесчисленные ночи сна, представляя именно этот сценарий?
Орион медленно подошла к дивану, пакеты с едой хрустели у нее под ногами.
Она протянула руку, чтобы проверить то, что уже и так знала.
Жаклин была холодной, мертвой и уже начала разлагаться.
Орион положила руку на ее щеку, обхватив с такой нежностью, с которой Жаклин не знала за всю свою короткую, жестокую жизнь.
Затем она опустилась на пол, открыла бутылку водки и начала пить, рыдая и всхлипывая так, как будто ей снова было четырнадцать, крича имя Жаклин в пустоту.
***
Она удивилась тому, насколько это оказалось больно. Как глубоко это ранило её.
Орион уже имела опыт со смертью, с тем, когда близкие подруги умирают. Когда части ее самой гниют и разлагаются изнутри.
Она думала, что где-то внутри нее еще оставалось место, где можно было уединиться, спрятаться от холодного, жестокого мира. Каменное сердце без эмоций, разума или слабости. Сердце, в котором она нуждалась, чтобы пережить всю эту смерть и отчаяние, если это то, что она делала.
Выживала.
Так их называли СМИ — выжившие. Еще одно клеймо. Орион предполагала, что их популярность к настоящему времени уже пройдет. Это случилось достаточно давно. Она узнала, что у общественного внимания бывает короткий срок, но, когда дело касалось серийных убийц и похищенных девочек, захороненных тел и пыток, оно оставалось сосредоточенным на протяжении длительного времени.
Возможно, так происходило из-за всех остальных девушек, которые все еще не были найдены. Это дало родителям, родственникам и друзьям некоторую надежду. Потерянные девочки могли найтись в любой момент, и тогда их родители могли бы покончить с переживаниями и начать свое «восстановление».
Но надежды не было. Никто и никогда не возвращался из Клетки. Не на самом деле.
Ей потребовалось приличное количество времени, чтобы позвонить в соответствующие органы. Казалось, она не могла подняться с пола, почувствовать свои конечности. И она не могла перестать пить горькую жидкость, от которой ее тошнило, но в то же время, которая смягчала грани реальности.
Это привело ее обратно в Клетку.
— Мы должны выбраться отсюда.
Орион закатила глаза от слов Жаклин. Она повторяла это с тех пор, как забрали Мэри Лу, как будто чувствовала, что скоро придет ее собственное время.
Их осталось только трое: Жаклин, Орион и Шелби. Шелби была безутешна. Орион потеряла надежду. Каждый раз, когда они забирали ее, она хотела, чтобы ее убили. Ей хотелось, чтобы ее не тащили обратно в Клетку, еще более сломленную и оскверненную, чем раньше.
Но каким-то образом она терпела. Она закрывала глаза и уплывала прочь, в далекую страну.
— Мы убираемся отсюда к чертовой матери, Орион, — прорычала Жаклин с огнем в глазах. Орион уже много лет не видела в Жаклин такой энергии. — Хватит ждать, черт возьми, — сказала она сквозь стиснутые зубы.
Жаклин была непоколебима в этой философии и верила в их способность спастись. Она была той, кто подтолкнул Орион, той, кто разработал план. Она зажгла огонь, который давно угас. Ее свежий взгляд тут же заметил слабые места, которые они могли использовать. Тот факт, что Вторая тварь был тощим наркоманом, и его было легче всего одолеть. Время, когда он приходил и забирал одну из них, пока Первая тварь уходил из дома. Однажды он был пойман Первой тварью и избит за это, поэтому стал более параноидальным, более пугливым. Жаклин знала, что это их шанс.
Благодаря ей они смогли сбежать.
А теперь она была мертва.
Орион не знала, как ее оплакивать. По правде говоря, она не знала Жаклин. Она знала только ту версию, в которую ее превратила Клетка, но не ту, кем она была на самом деле. Может быть, она была никем. Может быть, все они были никем без этих цепей.
Половина бутылки исчезла, прежде чем она вытащила свой телефон из сумки.
— Она мертва, — произнесла она ровным голосом, слова были четкими, несмотря на количество выпитого алкоголя.
— Где ты? — потребовал Мэддокс.
Он был спокоен. Она догадалась, что он включил своего внутреннего полицейского. Орион ненавидела, что ее подруге пришлось умереть, чтобы наконец-то дождаться этого бесстрастного тона. Она предпочитала его всему, что слышала от него до этого момента.
Орион не помнила остальную часть разговора, но осознавала, что он был, так как после того, как она сказала, где находится, Мэддокс отдал ей приказ:
— Я хочу, чтобы ты оставалась со мной на связи, Орион, — сказал он. — Тебе не нужно ни о чем разговаривать, не нужно больше ничего говорить, я просто хочу, чтобы ты осталась со мной. Я поговорю, но ты не обязана отвечать. Просто слушай мой голос и знай, что я на пути к тебе, и ты не одна.
Разве она только что не думала о том, как ей необходимо быть одной? Как ей необходимо научиться справляться с пережитым самостоятельно? Да. Но она все равно оставалась на связи.
***
Похороны оказались ужасны.
Конечно, Орион не считала, что хоть какие-нибудь похороны могли быть хорошими, но она надеялась, что, по крайней мере, эти будут более многолюдны. Как бы то ни было, количество присутствующих людей оказалось не чем иным, как удручающим.
Шелби.
Её родители, потому что все еще не избавились от привычки повсюду за ней ходить. Ни в коем случае их милая, маленькая дочь не будет что-то делать самостоятельно.
Орион задавалась вопросом, не думали ли они о том, как с такой же легкостью могли присутствовать на похоронах собственной дочери. Судя по тому, как ее мать сжимала руку Шелби, именно это и было у нее на уме. Орион беспокоилась, что смерть Жаклин приведет к тому, что родители Шелби будут еще сильнее контролировать ее жизнь, ее существование.
У Жаклин не было семьи. Никто после ее смерти не повылезал из щелей в поисках славы или возможности высосать немного денег. Это был тот самый момент, когда приходит понимание того, что у тебя действительно никого нет. Когда даже пиявки не явились ради халявы. Орион знала, каково это, потому что никто из ее семьи не сделал того же. На самом деле, на ее похоронах были бы те же люди, что и на похоронах Жаклин.
Эйприл сжимала руку Орион так же, как мать Шелби держала руку своей дочери. Они обе были в перчатках, так как холодный укус зимы пробирался сквозь любую открытую частичку кожи, и это была единственная причина, по которой она разрешила Эйприл держать себя за руку. Не было прямого контакта кожи к коже. Орион не смогла бы этого вытерпеть. Она была уверена, что это не являлось прогрессом ее выздоровления, но, учитывая, что она уже довольно давно не была у психиатра, это не имело значения. Ей было некомфортно, но терпимо. И, если быть честной с самой собой, ей нравилось, что что-то привязывало ее к этой мерзлой земле.
Она не оглянулась на двух последних присутствующих. Она делала все возможное, чтобы старательно их игнорировать. Ну, она не так старательно игнорировала Эрика. С ним у нее не было проблем. На самом деле, он ей даже немного нравился.
С другой стороны, мужчина, стоявший рядом с ним, ей вроде как не нравился. Да она была уверена, что ненавидит его. Или была совершенно равнодушна. Или была безвозвратно сбита с толку своими ядовитыми чувствами к нему. Ядовитыми желаниями. Что бы это ни было, она злилась, что он пришел сюда и отвлекал, когда она должна была быть сосредоточена на том факте, что хоронила одну треть себя.
Жаклин не понравились бы эти похороны, так как ее хоронили на католическом кладбище со священником, восхваляющим ее. Жаклин ненавидела организованную религию. Ее отец был закоренелым католиком, который все еще придерживался убеждения, что может грешить сколько угодно, если потом раскается, а Жаклин или ее мать при этом будут лежать на полу, истекая кровью. Этими похоронами Орион в очередной раз ее подвела.