Далин Макс Андреевич
Молчи!
Молчание - золото.
Пословица
Знаешь, я об этом ещё никому не рассказывал.
И тебе бы не стал, если бы того... если бы не одно обстоятельство, в общем. Удачно мы с тобой столкнулись сегодня.
Только налей мне ещё. Э, не жалей. Ну да, полный. Да не суй ты мне помидорину эту, я не обедать собираюсь. Я, пока не нажрусь в хлам, вообще говорить не могу, а тем более - говорить долго.
А вот тебе - не надо. Тебе надо выслушать и понять, это лучше на трезвую голову. Хоть относительно.
Что, скажешь - больной, да? Со справочкой, как говорится? Да ещё и пьяный бред несу? Небось, думаешь, сейчас буду тебе изливать, как страдал, когда они умирали? Ну, положим, страдал... но не о том речь. Дело вообще не в том, что я там переживал, дело в том, что я видел.
Понимаешь?
Ладно.
Я, значит, видел. И первый раз увидел лет в шесть. Да, до школы ещё.
Не знаю, что там другая мелюзга запоминает из своего золотого детства - и насколько чётко. Я помню очень... очень... Будто вчера было. Врезалось.
Гулять я в шесть лет уже бегал один. Да ты помнишь, какие были времена: застой, тишь да гладь, развитой социализм, так сказать, никаких происшествий. Родители и не беспокоились; что там - тихий двор, зелёный... рядом, правда, стройка, но так и что с того. Все пацаны пропадали на улице до темноты.
И никто ведь ничего не боялся, ха! Ты понимаешь - смелые советские дети! Ни кощеев, ни бабок-ёжек, ни привидений, ни маньяков - море по колено. Мой отец был старой закалки, упорный материалист, и я от него недалеко ушёл. Бабке, бывало, на нервы действовал - объяснял ей, что бога нет... И воображение у меня было нулевое. Другие дети как-то инстинктивно побаиваются темноты, не лезут туда - а мне плевать. Я был спокойный, как слон.
До того случая.
Дело было, кажется, летом. Мы играли на стройке, в царя горы, что ли, на куче песка - и тут мне приспичило по малой нужде.
Бежать домой глупо и далеко; я решил, что лучше сбегаю в недостроенный дом - да мы все так делали. Благо никаких строителей мы там не видали - такой долгострой мог годами тянуться - и не беспокоились, что кто-нибудь из взрослых заметит и разорётся.
И я заскочил в парадное, там и двери-то пока не навесили. Внутри, нам, мелюзге, интересно было: ни перил ещё, ни стёкол, голый бетон, гулко, как в пещере, от шагов - такое шелестящее эхо. Совершенно невозможно тихо пройти. Сумрачно, сыровато, воняет мочой и кошками. Сейчас бы вменяемый ребёнок туда не сунулся, но тогда мне было только занятно.
Я уже было выбрал местечко потемнее. И вдруг...
Налей ещё. Нет, не хватит. Мне надо договорить. Налей, не спорь.
Ну так вот. Я почувствовал, что у меня за спиной кто-то есть.
Не услышал. Кроме себя, я вообще ничего не слышал. Но что-то изменилось. Тень, что ли, дёрнулась или ещё что... в общем, изменилось и изменилось нехорошо.
Мне стало нехило не по себе. Но отец в таких случаях говорил: "Повернись да посмотри! Сразу увидишь: всё ерунда. Ветер, там, ветки. Тени. Пустые страхи". Я и повернулся.
Понимаешь, я был готов смотреть вдаль... а оно... в общем, прямо рядом. Рука эта, ладонь, громадная, как лопата, дымчато-серая, даже, вроде, полупрозрачная, как рентгенограмма, костлявая - и кости просвечивают. Прямо перед лицом.
Это подняло руку - и я проследил глазами.
Ещё лей. Брось. Я трезвый. Не берёт.
Так вот.
Тихое-тихое. Там нельзя было пройти, не нашумев, но оно смогло. Без единого звука.
У него, вроде, вообще не было туловища. Длиннющие руки, длиннющие ноги, серые, полупрозрачные, гибкие, как резиновые шланги - и какая-то штуковина, вроде грудной клетки с рёбрами наружу. Ноги, по-моему, росли прямо из этих рёбер. И длинная голова, сплюснутая с боков, лысая, без ушей и глаз - но оно видело меня и без глаз, я уверен, и без ушей слышало. Рот - узкая сжатая полоска. И к этой полоске оно поднесло когтистый палец.
"Молчи!"
Я попятился. Оступился. Чуть не ляпнулся назад себя, еле удержался на ногах - и уже на улице дал дёру. Кажется, меня звали приятели, но я был как оглушённый, у меня это лицо серое, нечеловеческое, стояло перед глазами.
Пока я к себе домой бежал, всё думал - вот схватит сзади. Но чувствовал: нет. Оно за мной не пошло, осталось там, на стройке. И пока я поднимался по лестнице, пока доставал ключ на верёвочке, пока дверь открывал - дикий страх отпускал. В квартире сообразил: штаны мокрые. Но не до того было.
Пришло понимание. Знаешь, такое взрослое понимание того, что мир - поганое место, а взрослые благостно врут, чтобы деток не пугать. И обида, горечь, тоска...
Я сидел, тупо перебирал солдатиков, пытался придти в себя. И вдруг услышал: ключ повернулся в замке. И мама закричала: "Дима! Дима!" - а в голосе натуральная паника. Я встать не успел - она подбежала, схватила меня в охапку, прижала... я никак не мог понять, откуда она знает.
А она знала не о том. Ей позвонили на работу.
И она сказала:
- Ты ведь ходил с Витей и Шуриком на стройку, да? Слава богу, ты вовремя ушёл! - и расплакалась. Навзрыд, как девочка.
Я к ней прижался и молчал. Не хотел знать, что случилось, вернее, уже знал, что случилось что-то скверное. Не хотел слышать, что именно, но мама сказала: