— Ничего.
Габриэль сглатывает без надобности. В груди отчего-то безумно болит.
— Мне остаться?
Она так сильно хочет, чтобы он остался. Чтобы лег рядом с ней, обнял сзади, крепко прижал к себе и позволил ей разрыдаться при нем. Расплакаться навзрыд, разделить этот груз на двоих, эту проклятую скорбь. Скорбь по детям, которым не суждено было родиться.
По их с Габриэлем детям.
— Нет.
Дверь палаты с тихим щелчком закрывается.
========== Глава XII. Стежки ==========
Два года со свадьбы Адриана и Маринетт. Годовщина. Два месяца после потери детей.
— Здесь довольно мило, — замечает Маринетт, аккуратно опуская дорожную сумку на постель.
— И море рядом. Вот, посмотри, прямо из окна номера видно, — улыбчиво отзывается Адриан.
Маринетт отвечает на улыбку и делает это почти искренне.
Эти два месяца были тяжелыми для каждого из их окружения, все родные и друзья Агрестов восприняли новость крайне болезненно, принимая ее настолько близко к сердцу, словно это их личная потеря.
Сабин пролила много слез; так много, словно она делала это еще и за собственную дочь, у которой после выписки из клиники, кажется, их совсем не осталось. Маринетт зачерствела, охладела ко всему окружающему, сухо принимала слова сочувствия или не принимала их вовсе, просто отмалчиваясь при возможности.
Хлоя несколько раз порывалась приезжать к Маринетт домой на ночь, обещая оставлять Софи на Натаниэля, но Аля ее отговаривала из раза в раз, ссылаясь на то, что Маринетт должна принять это сама, и лишние слова ей сейчас попросту не нужны.
Аля была единственной из их окружения, кого Маринетт к себе подпускала.
Первые три дня она провела в собственной спальне, игнорируя общение со всеми, включая Адриана, а в какой-то момент вышла из комнаты в своем строгом костюме, при легком макияже и со слабым хвостом на макушке. Взяв ключи от машины, она, не привлекая ненужного внимания прислуги, вернулась к работе в доме моды Агрестов.
Габриэль отложил в тот момент все дела, прервал совещание и вышел к ней, плотно закрыв за собой дверь.
— Что ты здесь…
— Показ через три месяца, у нас много работы, месье Агрест, позвольте мне пройти в свой кабинет, вы загораживаете мне путь.
Но как бы они оба ни старались, как бы не предпринимали все возможное, они впервые на своей памяти совершенно не могли сработаться и быть на одной волне, находясь в одном помещении. Они ругались, ссорились при подчиненных, оба хлопали дверями и дважды били посуду.
Они не говорили о том, что пережили в клинике, хотя должны были, давно должны, и эта недосказанность стала расщелиной в их взаимоотношениях.
Маринетт приняла решение не появляться в офисе, чтобы не пересекаться с ним. Чтобы не видеть его. Чтобы не ковырять собственную, кровоточащую и инфицированную рану в душе. Они стали созваниваться.
Говорили сухо, только по работе, и, когда Габриэль пытался поднять их личные темы, предпринимал попытки вывести ее на самый важный разговор… Маринетт бросала трубку.
Годовщину свадьбы Адриан предложил провести на море, и Маринетт, почему-то, ни секунды не колебалась, когда ответила на его предложение согласием. Ей нужна была смена обстановки, ей нужно было убраться от Габриэля и от душащих стен дома как можно дальше, но едва переступив порог отеля, она поняла, что это была дрянная идея.
Она только сильнее начала ощущать острую тоску по Габриэлю. Даже по ругани с ним, по всему. Ей нужен был он, и она проклинала себя за то, что так от него зависима.
— У модели три специфическая внешность, — придерживала ухом телефон Маринетт, расхаживая по номеру отеля, — то платье будет теряться, людей будет отвлекать цвет ее кожи, ей лучше показывать брючный костюм с колоколами рукавов, думаю, это лучшее решение… Да, ты прав.
Адриан вытирает волосы полотенцем и заходит в спальню номера, терпеливо дожидаясь того момента, когда девушка положит трубку. Ждать приходится сорок минут. Маринетт бросает телефон на подушку и тут же хватает планшет, начиная бегло тыкать пальцами по экрану. Адриан чуть кашляет, привлекая ее внимание. Девушка поднимает взгляд.
— Что? — не понимает она.
Адриан подходит к ней, осторожно забирая планшет из рук.
— Адриан, мне нужно только…
— Подожди одну секунду, — нажимает он кнопку блокировки, — садись…
Девушка стоит какое-то время, нервно сжимая кулачки, а затем все же сдается и садится на кровать, потирая лицо ладонями. Адриан садится рядом и какое-то время молчит. Секунды эти тянутся бесконечно, и Маринетт ужас как нуждается в том, чтобы снова влиться в работу. Это заглушает ее боль. Это заглушает всё.
— Я думаю, тебе стоит вернуться обратно в Париж.
Маринетт озадаченно хмурит брови, совершенно не ожидая таких слов. Они здесь всего три дня и, да, будем честны, за это время она выходила из номера трижды, и во второй раз она лишь спустилась в бар внизу, напилась и снова вернулась обратно. Она даже не была на море, потому что к черту сраное море.
— Я не понимаю…
Адриан осторожно берет ее за руку и целует костяшки прохладных пальцев.
— Я рассчитывал, что поездка поможет нам, поможет тебе, но… Ошибся. Идея с курортом была провальной, и я теперь это понял.
Маринетт на мгновение задумалась и тут же поджала губы. Прошло два месяца, и за это время они ни разу не были вместе в интимном смысле этого слова. Адриан не требовал, он понимал, что она пережила; что они оба пережили. Тут нужно время, много времени, и Адриан давал его ей, ничего не требуя взамен. Маринетт терзала горькая мысль, что она попросту его не заслуживала.
— Тебе нужна работа, Маринетт. Она помогает тебе справиться, я окончательно понял это за эти три дня.
— Адриан, — она не находит слов, лишь слегка сжимает его ладонь.
— Всё пройдет, любимая, — снова целует он ее руку, — всё пройдет. Билет я купил, проверь свою почту.
Маринетт невесомо целует его в гладкую щеку и тут же начинает собираться, и ее греет мысль о том, что она не будет видеть Адриана как минимум три дня. И ей не противна эта мысль, она даже не пробуждает голос совести. Девушке порой кажется, что ее душу уже не спасти.
Габриэль выходит из лифта, кивком отвечая на приветствие отчего-то затихшего персонала, и идет в сторону своего кабинета, забирая из рук секретарши стакан с дымящимся горячим кофе. Но, стоит ему переступить порог, как он перестает чувствовать высокую температуру стакана. Она сидит на коленках возле манекена с одним из нарядов грядущей коллекции и делает сборку на подоле, сосредоточенно вставляя в ткань английские булавки.
— Маринетт? Ты же с Адрианом в…
— Думаю, сборка будет смотреться эффектнее, — тут же прерывает его она. — Она снова входит постепенно в моду. Новое — это хорошо забытое старое, — замечает она, продолжая делать свою работу.
Габриэль закрывает дверь кабинета, чтобы никто не ворвался без стука, ставит стаканчик на стол, кладет в кресло портфель и чуть ослабляет узел галстука, делая два несмелых шага вперед. Он не видел ее лично целый месяц. Она говорила с ним исключительно по телефону, ночью не бывала в его крыле, не пересекалась с ним в доме ни единого раза, а теперь сидит здесь, в его кабинете, и его разрывает чувство непомерной тоски.
Безумной тоски по ней.
По ее мягким волосам, любимым глазам, нежным рукам, горячему дыханию и гулко бьющемуся сердцу. Между ними появилась такая чудовищная пропасть после того, что случилось в клинике, что у него даже нет сил бросить ей канат, чтобы дотянуться до нее. Чтобы спасти ее.
Чтобы вернуть ее.
Габриэль знает: есть лишь одно решение. Сказать вслух о том, что случилось два месяца назад.
— Маринетт, — начинает он, — нам надо поговорить.
— Нет, — тут же осаждает его девушка. — Не надо, — глядя на английские булавки, продолжает работать она, по-прежнему сидя к нему спиной.