Всякий раз, как она наведывается в гости к подруге и видит ее дочь, девушка вспоминает их разговор, который состоялся, кажется, тысячу лет назад, когда Маринетт носила под сердцем своих первых — так и не появившихся на свет — детей и сказала лучшей подруге, какой она видит свою дочь.
Маринетт была права. У ее дочери светлые волосы и маленькие аккуратные ладошки. Ее зовут Эмма. И она совсем на неё не похожа. Лишь в одном Маринетт ошиблась.
В цвете ее глаз.
— Аля, — девушка легонько касается руки подруги.
Ляиф поворачивает голову, глядя на единственную в ее жизни настоящую подругу, и по-прежнему не может поверить, как жизнь с ней обошлась. Маринетт пережила столь многое, что на двадцать восьмом году жизни чувствует себя на сороковой, как минимум. В некогда ярких глазах Маринетт залегла тень безмерной тоски с того самого дня, и ничто не может вытравить ее оттуда.
Маринетт переехала из Парижа на окраину Франции в богом забытый городок, закрыла для себя двери во внешний мир и океан моды и около двух месяцев жила в полном одиночестве в домике, который арендовала у местного фермера.
Она кричала по ночам от кошмаров, днем бродила без дела по окрестностям. Здоровье девушки подкосилось, день ото дня она чувствовала себя все хуже. Легче не становилось, и вскоре Маринетт столкнулась с хронической депрессией.
Она лежала в тишине гостиной на первом этаже, свернувшись комочком на диване. И если в первые дни ей хватало сил вставать и подбрасывать поленья в камин, готовить себе хоть что-то поесть и ходить в уборную, то вскоре поняла, что не может… Ничего.
В доме к концу осени стало страшно холодно, но она не могла встать. Не могла пошевелиться. Было больно даже двигать глазными яблоками, тяжело поднимать и опускать веки. Все ее тело отключалось, но при этом продолжало за что-то держаться, и Маринетт сначала не понимала, за что именно.
Но когда поняла, ей понадобились все свои оставшиеся крохи сил, все свое мужество, одно большое всё, чтобы взять с журнального столика возле дивана недавно купленный кнопочный телефон с новой симкой и позвонить единственному человеку, кто сможет вытащить ее из этого.
Аля приехала через два дня, едва отыскав Маринетт в такой глуши. Она долго-долго обнимала подругу, пряча в ее шее слезы, а после взяла себя в руки, увидев состояние Маринетт, и жила с ней под одной крышей целый месяц, не отпуская от себя ни на шаг.
Ляиф дала слово, что никто не узнает о том, где остановилась Маринетт, что с ней приключилось, почему она развелась с Адрианом и скрылась в неизвестном направлении. Аля снова обещала ей молчать.
Молчать как можно тише.
Девушка слово свое держит уже четыре года, смирившись с тем фактом, что, имея в своей жизни Маринетт, она будет хранить всегда ее тайны, каждая последующая из которых чуть ли не хуже предыдущей.
Они обе провернули все так, что родители Маринетт просто знают, что та в порядке, Нино знает, куда мотается с детьми жена на четыре дня каждый месяц, а Курцберги… Курцбергов уже просто нет в их жизни.
Хлоя и Натаниэль после инцидента на дне рождения Адриана как-то заметно приглушили в себе желание видеться с семейством Агрестов. Учитывая тот факт, что с Ляифами они общались исключительно через Агрестов, было совершенно неудивительно, что сначала они перестали приходить, а затем перестали звонить.
Маринетт все же знает последние новости, не без помощи Али, разумеется. Софи готовится пойти в первый класс, и на публике Курцберги, кажется, счастливы, но Ляиф — журналист со стажем, поэтому она знает, что за семью замками и пестрыми фотокарточками инстаграма Хлоя и Натаниэль в шаге от громкого, болезненного развода.
Аля не говорит вслух, что ей страшно даже подумать о том, как они оба будут драться за Софи. Маринетт тоже ничего не говорит вслух, когда Аля рассказывает ей слух о разводе, и просто целует дочь в макушку, отправляя играть в гостиную.
Аля всегда видела больше, чем остальные. Даже спустя столько лет ничего не изменилось.
— Не пропадай, подруга, — целует она в щеку Маринетт, на что та слабо улыбается.
Тонкая полоса белесого шрама на правой скуле девушки чуть сминается. Маринетт была права, когда невзначай бросила эти слова Габриэлю в день их последней встречи. Шрам действительно остался с ней навсегда.
И он напоминает ей о том времени. Напоминает о том дне каждый раз, стоит ей взглянуть в зеркало и посмотреть на собственную дочь. Эти воспоминания никогда не умрут, никогда не забудутся.
Ей приходится жить вместе с ними, сосуществовать. Первый год было тяжело, но время ее понемногу лечит.
— Да, — кивает Маринетт, тоже чуть морщась на ярком солнце.
Эмма визжит с мальчишками, играя на заднем сидении форда, и девушки смотрят на них, позволяя себе материнские улыбки. Эмма выбегает из машины и, заливисто хохоча, мчит вокруг нее, чтобы подобраться к мальчишкам с другой стороны. Светлые длинные волосы Эммы летают из стороны в сторону.
— Мамочка, смотри!
И глубокого цвета глаза поднимаются на родителя. Щербатая на один зуб кроха смеется так заразительно, что невозможно не улыбнуться в ответ.
— Ты умница, детка.
Але не нужно смотреть на подругу, чтобы понять, что та самая чудовищная тоска вновь выползает из сумрака ее штопаного сердца и топит в себе все те крупицы счастья, которые Маринетт так старательно собирала по одному долгое время.
В дочке слишком много… Его.
Эмма — дар Маринетт и ее проклятье.
— Ты все еще не сказала ему?
Аля задает ей этот вопрос каждый месяц перед тем, как уехать обратно в Париж, и всякий раз слышит один и тот же ответ.
— Нет.
Один человек может вернуть Маринетт к жизни, но он же может ее отнять. Один человек однажды уже забрал ее жизнь, но, парадокс, может отдать свою. Аля никогда не встречала такой проклятой любви и никогда уже, верно, не встретит.
— Ты сама строишь свою судьбу, я все понимаю, — наконец произносит Аля, — но в глубине души ты знаешь, что она связана с ним.
Она не произносит его имени вслух, лишь переводит на мгновение взгляд на бегающую девчушку.
— Связана намного больше, чем ты думаешь.
Аля смотрит на молчаливую подругу, затем все же идет к машине, старается угомонить сыновей, усаживает каждого в кресло и застегивает ремни. В руки Кристоферу она тут же сует непроливайку с йогуртом, и малыш мгновенно успокаивается. Эллиот тоже получает свою порцию, и в салоне воцаряется тишина.
Маринетт чуть улыбается. Ее всегда восхищало, как подруга управляется с двумя мальчишками. Делает она это мастерски, этого отрицать нельзя.
Аля закрывает дверь и шлепает ладонями по бедрам.
— Эмма, поцелуй тетю Алю на прощание.
Девчонка выбегает из-за машины, обвивает худыми ручками шею тети и звонко целует ее в щеку. Ляиф смеется, обнимая обеими руками крестницу, а после отпускает вниз.
— Пока-пока, тетя Аля, — машет она ладошкой.
— Беги играть на задний двор, детка, маме тоже надо попрощаться.
Эмма скрывается за домом, и Маринетт без слов обнимает подругу, закрывая глаза. Она никогда не могла в полной мере выразить всю благодарность Але за то, что она для нее сделала и делает по сей день. Ляиф гладит подругу по спине, обнимая сильнее.
Маринетт чуть улыбается, не предполагая, что в это объятие Аля вкладывает просьбу о прощении за то, что сказала одному человеку несколько дней назад.
Они прощаются до следующего месяца, Аля прикладывает пальцы к губам и шлет подруге воздушный поцелуй, который Маринетт ловит, трепетно прижимая к груди. Улыбка держится на ее лице лишь до того момента, пока автомобиль не скрывается за рябящим от жары горизонтом.
И все становится прежним.
Маринетт готовит обед, занимается домашними делами, ставит стирку. Мажет Эмме нос защитным кремом, чтобы тот не обгорел на солнце, и надевает на голову панамку. Рутина снова поглощает ее жизнь, и девушка смиренно принимает данный факт. Другого выбора у нее попросту нет.