Подлетела к нему ворона, и стал он с той поры кормить ее, холить. Не раз последний кусок ото рта отрывал и бедной птице отдавал. А когда пришла весна-кудесница да потекли, зазвенели ручейки, поблагодарила ворона парня от души и молвила:
— Друг ты мой, пойдем со мной в царство воронье, там живет моя матушка; за добро, что ты мне сделал, одарит она тебя всем, что есть лучшего под солнцем; даст она тебе имение, дворцы, казну богатую, но ты попроси одну лишь подушечку, на которой она стоит. Выслушал парень слова вороны, да и пошли они вдвоем в путь-дорогу дальнюю. Шли они, шли, не день и не два, пока вошли в царство этого рода птичьего. Обрадовалась им старая ворона, задала пир на весь мир, столы ломились от всяких яств и вин, песни чудесные звенели, ведь пели там жар-птицы звонкими голосами своими.
— Что же мне подарить тебе, парень милый, как отблагодарить тебя за дело доброе, за спасение жизни моего детеныша. Ты утолил мою скорбь и дал мне взамен счастье необъятное. Скажи, чего тебе хочется: имения, дворцы, казну богатую, все тебе дам…
— Не осмелюсь я таких богатств просить; сказать по правде, достаточно мне одной подушечки, что под ногами у тебя лежит, — ответил парень, с первого взгляда приметивший, что ворона то и дело прыгает на красивой подушечке.
— Проси, парень, чего душа твоя желает, дам тебе я сокровища несметные, станешь ты самым богатым человеком в мире, — настаивает вновь ворона-матушка.
— Ничего другого мне не надо, хочу я подушечку, на которой ты стоишь.
Увидала старая ворона, что парень стоит на своем, некуда ей деваться, отдала подушечку.
— Береги ее, как зеницу ока, — посоветовала она ему на прощание, — да смотри, не вздумай распороть ее, чтоб внутрь заглянуть. Как вернешься домой, построй видимо-невидимо загонов обширных, и тогда лишь можешь вспороть подушечку.
— Понятно, — ответил парень и отправился в путь-дорогу.
Шел он, шел, да все его гложет желание распороть хоть немного подушечку да заглянуть в нее. «Или обманули меня, или чудо большое в подушечку захоронено. Раз она посоветовала мне такие загоны большие приготовить, — думал парень, — значит, много всякого добра в подушечке спрятано, — давай-ка посмотрим». Только он чуть-чуть надпорол подушечку, а из нее как хлынут животные всякие: лошади, волы, коровы, стада овец, свиней… Мечется парень во все стороны, старается согнать их вместе, да не тут-то было — разбежались они, кто куда. Увидал горемычный, что ничем помочь себе не может, да и заплакал горькими слезами, даже траве вокруг жалко его стало. Охватила его тоска жгучая, так что и свет белый ему не мил. И вот, откуда ни возьмись, подошел к нему железный волк, такой большой, могучий, что от шагов его земля сотрясалась
— Чего ты, молодец, плачешь? — спросил волк, зубами щелкая.
— Как мне не плакать, если приключилось со мной несчастье такое, — и рассказал он волку все, что с ним произошло.
— А что ты мне дашь, если загоню весь скот обратно?
— Если сможешь сделать это, возьми себе свою долю, так чтобы и я не был в обиде, да и ты не прогадал.
— Взять я и без того могу, сколько мне захочется, и ты никак мне не помешаешь.
— Ничем другим отблагодарить тебя не могу. А тебе чего бы хотелось?
— Мне бы хотелось тебя съесть, когда жизнь тебе всего милее покажется.
Задумался парень, и так решил: будь потом, что будет, только бы скот загнать да матушку свою обрадовать, из бедности вызволить.
Обежал железный волк вокруг стад несметных, защелкал зубами, точно в колокола забил, да и загнал скот в подушечку.
На прощание вновь напомнил железный волк парню, что тогда за ним придет, когда жизнь ему всего милее покажется.
Пошел парень своей дорогой, а волк исчез по одному ему известным тропкам.
Вот пришел молодец домой, понастроил загоны большие-пребольшие, сколько взором с крыши мог охватить, затем распорол подушечку и выпустил стада несметные. Весть о чуде том весь мир облетела, и много бояр да царей думали его в зятья залучить, только он и слушать не хотел.
Все жил он с думкой горькою, в ожидании страшной минуты той, когда железный волк явится за обещанным и даже косточки от него не оставит. Увидали люди, что чахнет добрый молодец, как цветок от осенних заморозков, да и сказали ему без обиняков: «Женись, парень, чего мешкаешь». Он туда-сюда, все им зубы заговаривал. Но однажды так его прижали, что не смог отвертеться от ответа прямого, да и молвил:
— Эх, люди добрые, женился бы я, не задумался бы, да вот боюсь, что как затею свадьбу, придет железный волк и съест меня. — И рассказал он им все, как было.
— Ну, вот еще чего убоялся!
— Женись, парень, не посмеет волк сюда к нам прийти, а если и сунется, знаем мы, как шкуру серую с него содрать.
— Нашел, чего бояться, женись, не тужи, ну а волк пусть только появится, найдем мы на него управу.
— Не такие уж мы лопоухие, чтобы волк к нам сам на рожон шел; закатывай свадьбу, парень, не раздумывай.
Послушался парень советчиков своих да и решил жениться.
Веселье и радость царили на свадьбе этой, танцам не было конца, но только собрались все у столов накрытых, чтобы выпить в честь молодых, — как из-под земли железный волк вырос, вот-вот готовый жениха схватить.
Все окаменели от ужаса, никто ведь от сотворения мира не видал волка такого. Весь железный, клыки длинные и острые, глаза большие, как тарелки, хвост, что тополь, а сам такой тяжелый, что еле его земля носила.
— Ау-ау! жених счастливый, проглочу тебя я живо, — завыл волк, зубами щелкая.
А на столе перед женихом лежал каравай и, чувствуя, что будет худо, и свадьба сулит вместо радости влюбленных — слезы, стон и похороны; вместо песен, вместо скрипки — горестной вдовицы крики, заговорил каравай громким голосом:
— Остановись-ка, волк железный, потерпи немного да меня послушай.
Не очень-то хотелось волку слушать, но присел он и внимает.
— Перед тем, как в землю меня посадить, семена мои известкой посыпают, брызгают, протравляют, а я все терплю, терпи и ты, волк!
— Терплю! — воскликнул волк.
— Затем меня выносят в поле чистое, засыпают в сеялки лучистые да хоронят в землю теплую. А я терплю, терпи и ты волк!
— Терплю!
— А в земле я оживаю, все покровы пробиваю, поле зеленеет, земля молодеет, а зимою от морозов лицо мое леденеет. Затем снег меня укроет, злятся вихри надо мною, задувают, заметают, что и след мой исчезает, а я терплю, терпи и ты, волк!
— Терплю!
— А когда весна приходит, то согреет, то подморозит, а потом, как станет теплее, землю боронами разрыхляют и катком меня давят; я терплю, терпи и ты, волк!
— Терплю!
— А еще подожди, хлынут дожди, я расту все выше, ветры колосья колышут, к земле безжалостно гнут, а потом люди меня жнут, косами, серпами, комбайнами-молодцами, а затем меня молотят, по бокам колотят, насыпают в тары и везут в амбары, а я терплю, терпи и ты, волк!
— Терплю!
— А из амбаров меня на мельницу отвозят. Ох, не легок труд, жерновами трут, растирают, в муку превращают, а я терплю, терпи и ты волк!
— Терплю.
— С мельницы, волчонок мой, везут меня домой, на весах взвесят, в квашне замесят, на куски разрезают, в печь на угли сажают, а я терплю, терпи и ты, волк!
— Терплю.
— А вот, если легкая рука, то и хлеб хоть куда, а коль месят без уменья, то и хлеб весь никудышный, лопнувший. Лопни и ты, волк!
— Лопну! — и только промолвил это волк, тут же лопнул на мелкие кусочки.
Раздалось опять на свадьбе веселье. Целый месяц пиры не прекращались.
И я на той свадьбе был, там я сказку эту услыхал, да и вам точь-в-точь рассказал.
