На обратном пути поехал он снова
пока добрался до Иляны Косынзяны. Та его радушно встретила и пригласила остаться передохнуть. Поел, попил Базилик Фэт-Фрумос и спать улегся, а Косынзяна, зная, как обстоят дела, спрятала птичье молоко и вместо него налила в крынку коровьего.
Проснулся Базилик Фэт-Фрумос и, взяв свою крынку, молвит:
— Добра ты ко мне, сестрица, хорошо мне почивать у тебя в доме, да лучше будет в пути-дороге. Меня ведь матушка хворая ждет не дождется.
А Косынзяна ему в ответ:
— Что ж, витязь, доброго тебе пути, да и к нам иной раз не забудь зайти.
Поклонился ей Базилик Фэт-Фрумос, распрощался и уехал. Подъехал ко дворцу, ведьма волчком завертелась, будто кто огненными стрелами ее пронзил — учуяла. Бросилась в постель, застонала, заохала, будто и впрямь при смерти:
— Ох, охти мне! Ох, охти мне!
Только Базилик порог переступил, а она его встречает:
— Хорошо, что ты вернулся, сыночек милый. Ох и долго же я тебя ждала! Принес ли мне лекарство?
— Принес, — ответил ей Базилик Фэт-Фрумос и протянул крынку.
Ведьма приложила крынку к устам и все молоко вылакала.
— Спасибо, милый сынок, теперь вроде легче стало.
Затем улеглась она спать, да только глаз не сомкнула, все думу думала: куда бы его услать так, чтоб и помину не осталось. Подумала сколько подумала, да вдруг прикинулась, будто просыпается еще более страждущей, заворочалась, застонала:
— Ох, сыночек мой милый, опять меня болезнь скрутила. И снилось мне, будто выздоровею, коли покушаю мяса дикого кабанчика.
— Что ж, пойду я, мама, раздобуду такого мяса, только бы ты выздоровела.
Вскочил он на коня и пустился в путь-дорогу. Ехал, ехал, пока опять приехал к Иляне Косынзяне.
— Рады гостям?
— Рада, с дорогой душой принимаю.
Присел он отдохнуть и стал рассказывать Косынзяне, какая новая беда на него обрушилась.
— Не знаешь ли, где бы мне найти дикого кабанчика? Опять мою матушку хворь одолела, и говорит она, мол, только мясо дикого кабанчика ее спасти может.
— Я-то не знаю, но ты пока отдохни, а вечером я выпытаю у брата моего, Солнца. Он-то уж наверняка знает, ему там наверху все видно и все ведомо.
Остался Базилик Фэт-Фрумос ночевать, а под вечер, уложив лучи свои на покой, пришел отдохнуть и брат Иляны.
Пошла Косынзяна к Солнцу, стала к нему ласкаться да выведывать:
— Слышала я разговор о диких кабанах; не знаешь ли ты, в каком краю света они водятся?
— Далеко, сестрица, далеко отсюда, все на север путь, за цветущим полем чистым, во большом лесу тенистом.
— А как бы там достать поросенка, чтоб поджарить?
— Никак этого сделать нельзя, сестрица. В те кодры, где они живут, и лучи мои пробиться не могут, не то что нога человека. Даже я, и то их вижу только в полдень, когда они выходят на опушку в болоте поваляться. Но зубы у них острые, кто бы ни подошел — раздерут в клочья.
Иляна Косынзяна слова эти передала Базилику, а тот, зная теперь, куда путь держать и что ждет его впереди, сел на коня и уехал. Ехал он, ехал через горы, через долы, через реки и овраги, проехал поле чистое и доехал до леса тенистого. Заехал он в лес, а там тьма такая, словно в преисподней. Взлетел конь, поднял его выше самых высоких деревьев, и тут Базилик увидел болото, о котором говорила ему Косынзяна. Солнце как раз подходило к полудню, в лесу раздалось громкое хрюканье, и стали выходить стада свиней в грязи поваляться. Высмотрел себе Базилик славного поросенка, подхватил его, взвалил на коня и давай бог ноги. Как схватятся свиньи и ну за ним гнаться — поймать норовят, землю едят. Не будь у Базилика Фэт-Фрумоса коня такого резвого, пришлось бы ему здесь костьми лечь. Спас его быстрый бег коня от острых клыков зверей свирепых. А теперь конь под ними играл, сам Базилик Фэт-Фрумос песни напевал, радовался, что и это дело довел до благополучного конца.