грязное окно
в нём среди рабочего дня
горит электрический свет
и виден клок какого-то обоссанного матраса
красный в жёлтую полосу
авада кедавра
пусть всё улетит
пусть всё исчезнет
и стук башмачков
назад не вернёт
назад не вернёт
2018
времена не годны
вновь я посетил
посёлок связь, который сейчас чаще называют микрорайоном связь.
это чисто советское название, как мне казалось, связано с железной дорогой,
пролегавшей вдоль чёрного озера
по склонами насыпи разрешили сажать картошку
первым обитателям засвияжского района, дед женя получил огород.
эстетики было мало в подсобном хозяйстве, но оно помогало выживать.
и нельзя винить хрущёвки за малое количество квадратных метров,
как нельзя винить расселение по коммуналкам, переделанных из барских хором.
даже будущий академик сахаров спасался картошкой с колхозных полей у чёрного озера.
я не застал этого дедовского огорода, я видел уже другой -
побольше и с деревянной будкой на берегу болота.
огород вытеснили гаражи,
а потом и вовсе экологический парк.
и деревянные домики, соответственно, раздавали железнодорожникам и путейцам.
недавно сказочная мифология распалась -
я узнал из книги н. м. костина, что стоящий на отшибе посёлок
заселялся заводчанами с радиолампового,
спонатнно, как засевался тогда-ещё-не-парк картошкой.
радиоламповый завод входил в систему министерства связи
баба валя работала
в горячем гальваническом цеху, получала молоко за вредность,
ездила в санатории на кавказ и в крым;
баба няня, когда переехала из деревни, устроилась сюда гардеробщицей -
целыми днями слушала брежнева и горбачёва по радио.
очень нравилось ей их слушать: «хорошо говорят».
это логичнее.
нелогично, что я в эту часть города давно не забредал.
я сразу узнал на главной улице маленький магазин – пусть он сейчас и закрыт, -
где работала отцовская мать – баба нина.
витрина с откидной створкой, продаётся всё – типичное сельпо,
хотя и в городе.
нам с мамой отгружали дефицитные товары: порошок, мыло, прокладки, полицейский
набор со значком шерифа.
как у борхеса божественное хранилище благотворных товаров.
по большому счёту, я придумал эту историю перешагни через мишу обратно,
меня по-своему любили, раз лучшие подарки дарили,
и дедушка саша – не финты себе -
заедет на белой девяносто девятой
после смены на автозаводе
и повезёт на машине, а не на раздолбанном трамвае.
все мои предки были люди простые и неблагородные
из русских и мордовских крестьян,
обретя паспорта, по стечению обстоятельств, оказались в засвияжском районе.
не боялась тётя грязи и жила она на связи
и вот я даниил заточник,
прилипший моллюсоком к ульяновску,
молюсь за засвияжскийу район,
молюсь за этот город,
за всех его людей.
моё самое значительное передвижение было за все тридцать четыре года жизни -
из засвияжья, где я родился, в железнодорожный район
(в начале пятидесятых все эти земли относились к единому сталинскому району
так что далеко я не уехал)
становиться поэтом с фамилией ноздряков.
это сильнее, чем быть поэтом с фамилией фофанов -
настоящей фамилией, звучащей громче пушкина.
моя громче даже.
чтобы вознести молитву за всех обитателей родины.
перейти от пушкинского элитаризма к вальт-витмановскому человеколюбию.
всех
с нижней и верхней часовни, ставших террасами, карасёвки, арсенала, корольчихи,
канавы, володарки,
считающих, что 50 тысяч рублей – это достаточная зарплата для нормальной жизни,
всех,
кто бежит толпой по богдашке с телескопичкой за двумя пацанами
и за пацанов,
убегающих от бывшего кинотеатра «экран» в сторону станков,
за всех азербайджанцев
с рынка у бывшего кинотеатра «экран», падающих в обморок у своих лотков
и живущих всемером в однокомнатной квартире,
или это было на южном рынке, построенном на месте ипподрома,
за всех
придумывающих истории в «быстроденьгах» на конно-подгородной
(они тут новенькие, слобожан отселили на атаманский даманский – и за них помолюсь),
за девочку дашу из «пятёрочки» на самарке,
как фигуры в шахматной партии она меняет синяк под глазом на выбитый зуб,