С новых позиций изучал я в окно прилегающий к дому парк. Можно ли залезть в окно или прыгнуть на балкон вон с той дальней ветки — а с той? Чушь какая-то. А «те» уже в курсе, что я командую Зингонийским отрядом? (Да, так и будем называться — команда Зингони.) Но я же еще не атаман. Да, но скажи я «нет» сейчас, тогда — ну и что? — нет, никак невозможно, и я это знаю, и другие.
Насколько безнадежно наше положение? Они столпились у финиковой пальмы, вся шайка-лейка. Блаженные идиоты, констатировал я. Засушенный, затравленный Гвидо, похожий на шакала, у которого морда вымазана свернувшимся молоком. Стоит ему чуть разнервничаться, как его губы начинают странную пляску, — а ведь знает, что плата в пару оплеух не задерживается. Его брат, Марко, хоть и на год младше, вселяет больше надежд. Если б он не был так обескураживающе коротконог. Когда он бежит, он быстро-быстро сучит ногами, но почти не двигается — и к тому же неизменно ходит в толстом зимнем пальто, доходящем ему до щиколоток, потому что его матушка, синьора Фуско, вечно простужена. Может, Бруно? Он такой большой, толстый — может, он здорово швыряет камни? Ежик на голове сильно красит его, несмотря даже на двойной подбородок, но меня-то не проведешь. Я помню, как он бросал на меня свирепые взгляды, знай, мол, наших, а потом, у беседки, струхнул. Я не забыл, как он тогда дал деру! Бруно просто трус, заключил я и пошел дальше, к Луиджи Карнера. Отца его я никогда не видел, да и никто в пансионате, потому что он пропал без вести на Восточном фронте. Так мама сказала. Лицо у матери Луиджи крупное, строгое, широкий лоб, нос правильной формы. Мне нравилось смотреть на нее за обедом. Чуть не у единственной из постояльцев у нее был вид человека, который надеется на лучшее. Она так аккуратно кладет пищу в рот, так методично ее пережевывает. Говорила она неизменно тихо и немного странно: потому что она римлянка, объяснил отец. Казалось, она и Луиджи колотила совсем не больно, потому что он никогда не кричал и не плакал. Только раз пришлось Луиджи прогуляться в коридор, а спустя минуту после возвращения в столовую синьора Карнера спокойно отложила вилку, сложила салфетку, взяла сына за руку и они ушли. Думая о Луиджи, я всегда вспоминал эту сцену. Мальчик пошел не в мать, у него был маленький нос крючком и рощица сросшихся на переносице бровей; подбородок не отпочковался от шеи. И все же именно Луиджи был моей главной надеждой. Потому ли, что его отец сгинул где-то в России, не знаю. Вот поговорю с ним как-нибудь. Ну а девчонки? Роза полная безнадега, девчонка до мозга костей, а Симонетта пугает буйностью. Как-то раз папа Манфреди ненадолго отлучился из столовой, прихватив дочь. Она вопила так, что даже адвокат Довери возмущенно воздел руки и поинтересовался, пансионат ли это все-таки или зверинец. На обратном пути Симонетта точным ударом подковала папашу. Он заверещал, дернул девчонку за руку и залепил ей пощечину со всего маху, но — хопс! Симонетта мертвой хваткой вцепилась в отцову руку.
Я хорошо помню, что папа стал зеленого цвета, раскрошил весь хлеб на столе, а потом на него напал такой приступ кашля, что ему пришлось уйти. Симонетта — это вам не Мирелла, она просто злющая. Но ее злость может оказаться кстати.
Лаурин младший — чумазый Туллио. Забитый, взъерошенный, он угодил в команду Зингони только потому, что мама Лаура желала ежеминутно знать, где его носит. Старших она вообще не видела. Наверняка они среди «бешеных». Тогда Туллио не самый надежный боец. Он не только совершенно бесполезен, но может оказаться и весьма опасным перебежчиком. И наконец, Малыш. Малыш он и есть Малыш. Что-то совсем неутешительные результаты! Главный козырь — наша крепость, внутрь пансионата «бешеные» входить не отваживаются. Но чуть мы высовываем нос наружу, нужно быть готовым к самому худшему.
Порхали биты. Вокруг радостно скакало мое воинство. Бог ты мой! «Бешеные» в любую секунду возьмут их врасплох! Как можно об этом забыть? Нападут с камнями и гороховой дробью, а то и с ножами. У моих солдат и в мыслях нет войны, это ясно. И как же тогда противостоять превосходящим силам противника?
На память пришло неожиданное: в одной из задачек, которые придумал отец, речь шла об осаде — требовалось узнать, каким образом крохотный отряд отбился от индейцев, перехитрив их. Где же эта задачка? В один прыжок я очутился у стола. Достал тетрадку.
— Ну ты даешь! — загремел отец у меня за спиной. Я подскочил на стуле. — Да тут светоч знаний тлеет! Ты не заболел часом? Он споткнулся на полуслове: — Фредрик, что с тобой? Ты плачешь?