Краузер:
— Повторится непременно. Или вы хотите, чтоб мы день и ночь тряслись из-за своих детей? Или держать их взаперти? К сожалению, синьора, ситуация стара как мир: те, у кого ничего нет, ненавидят всех вокруг. В этих детях клокочет ненависть. А она рождает злобу. И с них нет спросу за их испорченность, во всем виновата война.
Мама:
— Заладили: война, война! Чуть что — все валят на войну. А она кончилась давным-давно, три года, синьоры, прошло.
— Лаура! Нам никто не давал права карать или миловать, тем более мы сами пороху не нюхали. — Отец опять перешел на итальянский.
Фуско:
— Италия расколота, синьора. С одной стороны коммунисты, с другой — фашисты.
— Я полагал, с фашистами давно покончено, отец.
— Покончено-то покончено, но они вынашивают планы мести. Посмотрите хоть на Коппи или Касадео, или Маленоцци…
— Не думаю, чтоб Касадео мечтал о мести, — тихо вставил отец.
Синьор Фуско будто не расслышал:
— А муж Лауры был анархистом!
Мама:
— Ну какое это имеет отношение? Ее мужа убили семь лет назад!
Краузер:
— Синьора опять ошибается: это имеет прямое отношение. В Италии все со всем связано.
— Господа! Элла! Мы уклонились от темы, — конечно, политическая ситуация в Италии весьма занятна, но давайте вернемся к конкретной проблеме: банда в парке. Позвольте мне внести конструктивное предложение. Давайте решим все завтра на свежую голову — извините, я хотел бы закончить, — так вот, давайте отложим до завтра. Сегодня мы слишком возбуждены. Поэтому я приглашаю всех, чьи дети замешаны в этой истории, собраться завтра у нас в это же время и вместе принять решение. Например, в какой форме изложить суть проблемы синьоре Зингони. А тем временем я побеседую с Лаурой и растолкую ей наше возмущение. И попрошу ее воздействовать на этого непоседу, ее сына. Полагаю, один день мы в силах присмотреть за собственными детьми. В конце концов, серьезно никто не пострадал, а дети — они и есть дети.
Тишина. Потом скрип стульев.
Фуско:
— Договорились. Но будьте добры не говорить Лауре о нашей встрече. Неизвестно, что она может предпринять.
— Она может предпринять?!
— Элла, я прошу тебя!
— Хорошо, хорошо.
Краузер и Фуско:
— Arrividerci, signora! Arrividerci, signore!
Хлопнула дверь.
Я выдохнул. Оказывается, я не дышал весь разговор. Теперь меня трясло, клавиши едва поддавались. Как в бреду, я отыскал дверь и умудрился справиться с замком. Буквально скатился по лестнице. Только заперев дверь клозета, я чуть перевел дух. Уселся на очко и прислонился лбом к холодному фарфору умывальника. Значит, про фрукты им неизвестно. Никто не раскололся. Но остальное! Остальное! Во-первых, Рикардо. Рикардо — сын Лауры! Вот оно что. Как же я не понял этого раньше? Наверняка все знают — и Малыш — все знали об этом, — а мама с отцом тоже не догадывались, — но все прочие родители знали. Теперь Лауру уволят. Малыш Туллио умрет — ясно, Туллио обречен — Лаура в руинах — скрюченная — с мешком и палкой — протянутая к нам когтистая лапа — едва заметное в лохмотьях лицо — если присмотреться, то можно узнать старое мамино платье. Вечно не унывающая Лаура плачет. А Рикардо доходит в концлагере.
— Нет, — клялся я шепотом кафельному полу. — Этого не будет. Я обязан их предупредить, я должен что-то сделать.
Голоса взрослых. Далекие-далекие.
— Теперь-то, Мозг, ты видишь, что я вынужден был подслушать. У меня не было выбора, — шептал я.
Не знаю, сколько времени я так просидел, но когда мама постучала, ответил я не сразу. Она даже не постучалась, а поскреблась.
— Фредди, ты здесь? — И после молчания: — Фредди, ты меня слышишь? Что ж не отвечаешь? С тобой все в порядке?
Со мной все в порядке? Я открыл. Войдя, мама обследовала помещение:
— Тогда что ты здесь сидишь, Фредд, и?
— Тебе непременно нужно звать меня Фредди. Ты не можешь говорить «Федерико», как все?
Она смерила меня долгим взглядом:
— Хорошо — Федерико.
Я протиснулся мимо нее в коридор. Они мне сами расскажут? Конечно, никто и словом не обмолвился. Мы спустились в столовую. Нетерпение, с которым я предвкушал свой вход в зал, испарилось. Что такое забинтованная рука в сравнении с тем, что приближалось? С первого взгляда было видно, что все в курсе. Наши раны никого более не занимали. Появился Луиджи, воспитанно шагая с мамой за ручку. Половина лица иссиня-желтая, глаз темно-фиолетовый. У Симонетты ошкарябан нос и щедро залита йодом ранка на лбу. У Бруно спеленута повязкой голова — Бог знает для чего! Братья Фуско разукрашены пластырем художественно-беспорядочным образом. Мы переглядывались украдкой. Взрослые старались непринужденно болтать. Когда вошла Лаура, неся первую пирамиду аппетитных спагетти, тишина накрыла зал, как мокрым одеялом.