Любознательный юноша, Жан-Батист Поклен не довольствовался мудростью, которую ему предлагали его наставники. Сокращая, по возможности, время обязательного зубрения и на досуге он с жаром предавался чтению попадавшихся ему под руки книг, нередко „запретных плодов“, циркулировавших среди школьников за спинами их блюстителей. Мало-помалу зоркий взгляд юноши, обостренный книжным опытом и беседами с товарищами, начал различать чванливую пустоту наставников. Их напыщенные речи стали казаться ему простою шумихою и чем дальше, тем чаще делались лишь новым поводом для его остроумия.
Монотонная жизнь в коллегии иногда прерывалась домашним спектаклем. Это было своего рода перемирие между наставниками и учениками. На представление всегда ожидали какого-нибудь сановника; необходимо было поэтому не ударить лицом в грязь. Приготовления начинались недели за две, за три, уроки забрасывались, все классы перемешивались без различия возраста и звания. Живой, увлекающийся сын обойщика был, вероятно, впереди всех. Здесь, в этой суматохе, он ближе познакомился с весельчаком Шапелем, с Франсуа Бернье и Гено, а также и с принцем Конти, братом великого Конде. Эти трое последних отличались недюжинным умом: Гено – впоследствии поэт, Бернье – знаменитый путешественник по Азии, а Конти – писатель и янсенист. Кроме этих связей, спектакли в коллегии имели для Поклена и другое значение. Они окончательно выбивали его из той колеи, которую предназначал ему отец, даже и в том случае, если эта колея не обещала в конце концов звания обойщика.
Но возвратимся к спектаклю… На следующий день после него школьная жизнь опять вступала в свои права, педанты-монахи опять принимались за свои схоластические тонкости, а между тем молодежь, раз вырвавшись из этого тумана, погружалась туда с еще меньшею, чем прежде, охотою, особенно Поклен. у него завелось уже развлечение на стороне, за стенами коллегии. Приятель его отца, придворный обойщик Дюбуф, в 1639 году стал председателем в совете общества „Братство страстей Господних“, которое владело театром „Отель де Бургонь“ и отдавало его в аренду другому драматическому обществу. В распоряжении собственников театра оставались по договору только две ложи. Одно из мест в этих ложах благодаря родству с Дюбуфом все чаще и чаще занималось Жаном-Батистом. Театральный мир все сильнее и сильнее притягивал к себе даровитого юношу. Он начинал уже чувствовать проблески своего гения… Сколько лет провел молодой Поклен в Клермонской коллегии? Большинство биографов предполагает, что он учился там пять лет, с 1636 по 1641 год. Последнего класса, „философии“, он, по-видимому, не посещал. Но философия все-таки не миновала его. Школьный друг и товарищ Поклена, Шапель, побочный сын богатого финансового чиновника Люилье, по настоянию своего отца стал брать уроки философии у знаменитого Гассенди. К Шапелю присоединился Поклен, затем известные уже нам Бернье, Гено и новый друг всех троих, Сирано де Бержерак.
Сын бедного крестьянина из окрестностей Дени в Провансе, Гассенди в 16 лет был уже учителем риторики, а в 19 – профессором философии в Э. Противник господствовавшей повсюду философии Аристотеля, он написал в это время „Exercitationes paradoxicae adversus Aristotelem“ („Опыт опровержения Аристотеля“), где самым дерзким образом опровергал учение греческого метафизика. Пять книг этого труда, по совету испуганных друзей Гассенди, были сожжены самим автором, и только незначительная часть „Exercitationes“ была напечатана в 1624 и 1625 годах. Симпатии Гассенди принадлежали другому философу древности – Эпикуру. Он был материалистом и каждую истину стремился подтвердить опытом. Гассенди ничего не стоило, конечно, разрушить карточное здание сведений о мире, сообщенных его ученикам их клермонскими наставниками. Но кроме этой чисто отрицательной работы, он изложил им свое собственное учение и несомненно покорил своих слушателей. Его влиянию нужно приписать перевод Покленом сочинения Лукреция „О сущности вещей“ („De natura rerum“). Враг познания через диалектику, Гассенди постоянно вышучивал современных ему медиков; быть может, у него заимствовал эту черту Жан-Батист Поклен или его пример подал к этому первый повод. Врачи отомстили за это Гассенди и за себя, и за Аристотеля, уложив французского философа в преждевременную могилу своими „антилихорадочными“ кровопусканиями. Они обескровили его, что называется, добела.
Вероятно, уроки каноника из Дени – это „звание“ выхлопотал для Гассенди член парламента Пейресциус – внушили Поклену никогда не умиравшее в нем впоследствии презрение ко всякого рода педантам. Еще оставаясь все тем же никому не известным Жаном-Батистом, он, в сотрудничестве с Сирано де Бержераком, написал комедию „Осмеянный педант“, – по крайней мере, когда его обвиняли в заимствованиях у Бержерака, он ответил: „Je reprends mon bien je le trouve“.[2]
По своему ли желанию или по воле отца, Жан-Батист Поклен изучал также и право. Доказательства этого можно найти отчасти в его произведениях, где он с такою свободою говорит о разных судебных процедурах, но лучше всего свидетельствуют об этом его враги, враги не Поклена уже, а Мольера. Один из них, Ле Булаже де Шалюссэ, автор комедии-пасквиля „Elomire hypocondre“, в лице своего героя Эломира – анаграмма слова Molière – вывел Поклена и вложил в его уста следующие слова:
„Сорока лет или немногим раньше я вышел из коллегии, и вышел оттуда ученым. Потом, вернувшись из Орлеана, где получил права лиценциата, я после каникул занялся адвокатурой“.
Цель Шалюссэ – уничтожение Мольера. Для этого он возводит на него различные небылицы, но в то же время, влекомый желанием сохранить сходство Эломира с Мольером, зоил волей-неволей сообщает и правду. Он лжет на автора „Мизантропа“, когда говорит, что тот вышел из коллегии почти сорока лет, но все-таки изображает его учеником этой коллегии. То же желание сохранить черты Мольера заставляет его упоминать и об Орлеане. Поступая так во втором случае, он, вероятно, имел и другую цель. Орлеан славился в то время легкостью, с которой добывались там ученые степени. Вот что говорит об этом Перро в своих мемуарах. В глубокую полночь, встречаемый лишь лаем собак, прибыл Перро в Орлеан вместе с двумя товарищами. Все трое были полны одним и тем же желанием получить лиценциатство; несмотря на позднее время, они сейчас же направились к цели их путешествия, высшему заведению в Орлеане и, постучав, попросили принять их. Дело было в порядке вещей, и путешественников не задержали. Надев свои береты поверх ночных колпаков, их встретили три ученых доктора и сейчас же приступили к экзамену. Молодые кандидаты бойко отвечали на предлагаемые им вопросы, хотя их юридический багаж равно походил и на знание, и на полное невежество; они постоянно повторяли одну и ту же пару затверженных фраз, не справляясь, как соотносятся эти фразы с вопросами экзаменаторов. Их познания были найдены тем не менее не подлежащими никакому сомнению; молодые люди были утверждены в звании лиценциатов и с веселым сердцем вернулись в Париж. Конечно, Перро слишком сгущает краски, но общее мнение об орлеанских юристах было невысоким. Жана-Батиста Поклена на берега Луары направил, по всей вероятности, отец. Это были последние уступки молодого человека требованиям не хотевшего понимать его отца, который непременно желал снабдить сына каким-нибудь дипломом, и горячо мечтавший о театре юноша сделался лиценциатом. На волю Поклена-отца в данном случае намекает и памфлетист Шалюссэ, он говорит: