Мадемуазель Мольер, должно быть, вернулась на улицу Ришелье. Она, наверно, в своей красивой гостиной или в спальне на втором этаже. Гримаре не уточняет, он хранит молчание о том, обменялись ли супруги прощальными словами. Последние мгновения Мольера скрыты в тени. Тем не менее можно с известной долей уверенности утверждать, что Арманды еще нет дома. Мольер просит позвать священника. Лакей и служанка бегут в приходскую церковь Святого Евстахия. Двое священников, Ланфан и Лешо, отказываются сдвинуться с места ради еретика, как ни умоляют их слуги. Не важно, что этот комедиант раскаивается в грехах, взыскует утешений религии: он автор «Тартюфа». Так страшно мстит Шайка — вне всякого сомнения, приказ на то был дан из архиепископского дворца. У постели умирающего две монахини-францисканки (существует предание, впрочем, недоказанное, что одной из них была Катрина-Эсперанс Поклен). С ними сосед, некий Кутон. Мишель Барон, конечно, ищет Арманду, занятую — чем? Наконец, кюре Пезан соглашается прийти. У Мольера кровь хлещет горлом. Когда аббат появляется, почти одновременно с Армандой и Бароном, уже слишком поздно. Мольер умер. Гримаре говорит об этом недвусмысленно: «Так что когда его жена и Барон поднялись к нему, они нашли его мертвым».
Десять часов вечера. Мольеру пятьдесят один год, месяц и два дня.
XXXVI ЧЕРНЫЙ РОМБ
ПО СМЕРТИ МОЛЬЕРА
Лагранж записывает в своем «Реестре» под датой 17 февраля:
«В этот день, после представления, в десять часов вечера, господни де Мольер умер у себя дома на улице Ришелье; играя свою роль в вышесказанной комедии о Мнимом больном, он почувствовал себя дурно по причине простуды и грудной горячки, которая вызвала у него столь сильный кашель, что, пытаясь отхаркаться с превеликим трудом, он порвал себе грудную жилу, после чего прожил не более половины или трех четвертей часа. Тело его погребено на кладбище Святого Иосифа, что примыкает к приходу Святого Евстахия. Могильный холм возвышается над землей на один фут».
Лагранж выводит своим старательным пером эти строки, а на полях по обыкновению рисует большой черный ромб и закрашивает его чернилами, чтобы сделать еще заметнее: это знак траура. Как чувствительна и горька будет эта утрата для труппы! Актеры Пале-Рояля теряют не просто руководителя, но лучшего своего друга, бескорыстного заступника.
Барон почитает за благо поспешить в Сен-Жермен к Людовику XIV и оповестить его о кончине Мольера. Его величество как будто взволнован и соблаговоляет этого не скрывать. Конечно, Мольер был «человек порядочный и с такими чувствами, какие редко встретишь у людей его происхождения», не говоря уж о «неизменной преданности, которую он питал к особе короля: он всегда старался угодить Его Величеству».
Однако на том беседа и кончается, а церковные власти, уведомленные Армандой, дают понять, что не позволят хоронить комедианта по обряду. Отказ бесчестящий — ведь, согласно тогдашнему Требнику (от 1654 года), в церковном погребении отказывается только «тем, кто ославлен, поруган и осрамлен прилюдно, каковы отлученные от церкви, блудницы, любодеи, комедианты, лихоимцы, колдуны», а также «язычникам, иудеям и всяким еретикам… отъявленным грешникам, умершим без покаяния».
Автору «Тартюфа» отказывают под тем предлогом, что он умер без покаяния. А ведь известно, что двое священников не захотели пойти на улицу Ришелье, а третий пришел слишком поздно; что Мольер умер с христианскими чувствами, а не как безбожник, — монахини-францисканки могут это засвидетельствовать. Конечно, доказать, что священники получили на то прямой приказ, невозможно. Но очевидно, что партия святош не сложила оружия. Не ее ли рук дело — появление пасквиля еще более гнусного, чем «Эломир-ипохондрик»? Этот пасквиль называется «Бурлескный ад», и Мольер в нем выведен под именем Бельфегора — зловещего языческого божества. Негодование парижан не знает пределов. «Либертин» Шапель, вне себя от горя, пишет яростную эпиграмму: