– Я уже новую раму заказал. Хочу из диковинного дерева. С художественной резьбой. И табличку медную с гравировкой имени автора и названия полотна, – Павел Саввич подпустил грудь вперёд, создав двойной подбородок.
– Так ведь город не под боком, хлопотно, небось, туда ездить, – молвил бывший скульптор, побряцывая штихелями в кармане.
На картину он взглянул вскользь, без участия. Должно быть, ему как авангардисту не слишком близка живопись девятнадцатого века, да к тому ещё провинциальная. Или просто неудобно было изучать её достоинства из-за того, что он стоял к ней под острым углом зрения, и та сильно отсвечивала глянцевой поверхностью, играя лишь кракелюрой.
– А зачем город? – вежливо ухмыльнулся начинающий галерист, – у нас тут свой умелец имеется. Василёк, Сусаннин приёмыш. Универсальный умелец. Всякая работа в его умных руках ладится.
– Замечательно, – выступил поэт-актуалист Авксентий, кидая взгляд по углам картины, – А кто у нас автор, и кто персонаж?
– Автор будет неизвестный, но наш. Аноним, так сказать. Наш аноним. Так и напишем на гравировке. А персонаж-то вполне знаком всем нам: помещик Тит Веспасьяныч Флавьев. Правда, было дело, пропал без вести. Давно. Очень давно. Только молва о нём жива-живёхонька, и не забывается здешним народом. Даже наращивается всё новыми тонкостями. Таинственными.
– О! – воскликнули почти все постояльцы классическим терцовым аккордом. И доминантное восклицанье вышло у Ксениюшки, одновременно с покраснением щёк. Они будто произвели своеобразную перекличку с подобными щеками господина, представленного на полотне.
– Но к делу, к делу, – сказал Семиряков, слегка покашливая.
– Да-да-да-да, – подтвердила Татьяна Лукьяновна, подбоченившись и по-хозяйски озирая помещение с прокрутом на одной ноге. – Мы с Ксенией обоснуемся здесь, а мужики пусть забираются в светёлку.
Боря сморщил лоб, но тотчас мысленно подчинился.
– Да, да, да, да, – хозяин высоким тоном, почти фальцетом подхватил идею и стиль речи атаманши, – обе светёлки занимайте.
– Отлично, – вымолвил Денис Геннадиевич, подыскивая для себя подходящую издевку над спутниками, доставшими его всякой эволюцией. – А подполья, случаем, нет у вас? – он покосился на Мирона-Подпольщика. Тот хихикнул.
– Есть подполье. Тоже ёмкое. Пустое. Но там дух не очень-то. Но если кому охота, пожалуйста.
С этими словами хозяин подался в сенцы и поднял там люк в углу.
– Хорошо, идёт, учтём, – уже совсем развеселился бывший гений. – Учтём.
– Ладно, мужики, – жёстко сказала предводительница, – ступайте, делите жилплощадь, не мешайте нам с Ксениюшкой устраиваться. – Давай, давай, давай, давай, Ксения, вещички раскладывать. Ну, ты где будешь? Выбирай.
Девушке пришёлся на вкус топчан, и она немедленно испытала его на удобство. Мужики послушно удалились и поднялись по крутой скрипучей лесенке в светёлку. Там действительно было светлее, чем внизу.
– Хе-хе. Тесновато будет впятером, – выдавил из крупного стана Мирон-Подпольщик. – Пойду-ка я, пожалуй, пытать счастье в подполье.
– Поди, – Николошвили по-отечески поддакнул и чуть-чуть подтолкнул его в спину. – Котомку не забудь. Она там, у дамочек осталась. Хотя, небось, уже всё завалено их пожитками. Не отыщешь.
– Не к спеху, – сказал Мирон.
– Подполье или котомка?
– Нет. Подполье, возможно, к спеху.
– Правда? – почти без удивления вопросил хозяин. Тогда пошли. Да, ребятки, назначьте, кто двое из вас останутся здесь, а другие – за мной, спустимся да поднимемся на смежную светёлку.
Абрам Ицхакович по очереди взглянул на обоих поэтов. Те согласованно покивали головами. А Денис Геннадиевич неопределённо пожал плечами.
Они спустились с высокой светёлки и поднялись на низкую. Учёный-эволюционист сходу закинул походную суму на койку, приглядевшуюся ему тут лучшей. А Боре досталось то, что осталось. Так, первый и удачливый съёмщик здешнего жилища оказался последним, кто получил себе остаточное пристанище для ночлега.
Мирон возлёг на копну сена в подполье и глубоко вдохнул. «Дух, как дух», – молвил он про себя. Поднялся, отомкнул узкое горизонтальное окошко вверху. Оттуда повеяло предполуденным воздухом потеплее внутреннего. Но прибавилось свежести. «Так-то будет лучше». Постоял, да вылез в сенцы и подался за пределы избы, во двор. Облокотился о плетень, устремляя взор в дальние дали, водил его там да охал, пока остальные сопутники суетливо обустраивались в «хоромах».