– Сказка, – архитектор вдруг словно осчастливился. – Она действительно может претендовать на объяснение физики пространств. Все эти превращения, мгновенные возникновения, перемещения, всё такое возможно как раз в физике пространств. Там именно пространственные явления видоизменяются, возникают и перемещаются по чьей-то воле. Там волшебник играет роль учёного в области физики пространств. Хе-хе.
– Ну вот. Вы сами сделали вашу науку сказкой.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – архитектор теперь уже немного посмеялся, – была такая песня.
– И не сделали. Не так ли?
– Да. Не надо сказки претворять в быль. Пусть они будут вроде параллельной реальности.
– Но реальность-то одна.
– Не скажите. А искусство? Оно что? Ведь всё, что находится в искусстве, в этой реальности не существует.
– Стало быть, искусство и сказка – одного поля ягоды?
– Выходит так.
– Но ведь, как правило, искусство отражает эту реальность.
– Отражает, изображает. Да, есть так называемое реалистическое искусство. Более того, был ещё недавно в нашей стране соцреализм, который именно лишь отражал. Однако я не о нём. Я о том искусстве, где рождаются образы, несуществующие в этой реальности, ни с кого не списаны, они обязательно рождаются в процессе творческой деятельности.
– Понятно. Пусть искусство будет параллельной реальностью. Ведь есть памятник Дон-Кихоту, и был корабль «Анна Каренина». Да, и что вы хотите сказать? Ваша наука, ваша физика пространств, она тоже из области параллельной реальности?
– Хм. Из неё. Подобно волшебной сказке.
Священник помолчал, а затем промолвил:
– Пожалуй, вы были правы, сказав о магии как матери наук. Скорее, бабушки, хе-хе. Потому-то раньше наиболее радикальная ветвь церкви противилась науке. Наверное, именно из-за магии, находя в ней бесовщину. А нынче наоборот, наиболее радикальная ветвь науки противопоставляет себя религии, обнаруживая в ней мракобесие. Потому как нынешнее знание в их представлении тяготеет к атеизму. И в нём будто нет места духовному миру. Оно покинуло родину. В отличие от вашего духо-пространства.
– А в чём видите вы противопоставление науки и религии? Тут есть битва?
– Так ведь и противопоставлять нечего. Вы же искусство не противопоставляете науке. То и другое – производное творческого начала в человеке. И религия, а главное в ней – молитвенное состояние, тоже проявление творчества. Я бы даже сказал, непосредственное проявление.
– Поэтому вы легко перешли из учёной братии в церковную?
– Возможно. Я даже считаю, что именно творческий дух способен объединить все эти разветвления творчества в нечто целое, действительно целостное видение Божьего мира.
– Объединить искусство, науку и молитву, – зодчий словно подтвердил высказывание священника, поскольку и сам размышлял о том.
– Да. Об этом уже давно намекают выдающиеся учёные. Вернее, квантовая физика на то намекает.
– Но противопоставление пока не сдаётся, а порой даже усиливается.
– Ну, что касается битвы, то… знаете, здесь что-то наподобие борьбы добра и зла. Ведь именно зло сечётся с добром. А добру-то воевать со злом бессмысленно. Потому что оно убедительнее. Оно лишь не поддаётся злу, отбрасывает его, как говорится, на прежние позиции. Поэтому церковь не занимается борьбой. Нет у неё мечты побеждать. Правда, случается, порой, воинственность. Ставится подобная задача у кой-каких православных, так называемых, активистов. Но они этой воинственностью лишь сжигают, прежде всего, свою душу в пламени гневливости. И тогда люди, осознав эту проявленную ими злобу, неминуемо отвращаются от церкви. А когда от чего-то отвращаешься, непременно льнёшь к чему-то противоположному, к первому попавшемуся как бы искомому «добру». Но то оказывается обязательно фальшивым. Тем, что творит антихрист в одеяниях гуманиста.
– Да, при отвращении от того, что имеешь, всегда есть риск попасться в объятия чего-то худшего. А то, что добро убедительнее, это вы точно подметили. Ведь даже не бывает худа без добра. Хе-хе. И с намёком о гуманисте я, пожалуй, соглашусь. Антихрист и есть самый великий гуманист. Но я одно не совсем понял. Вы говорите, что вовсе борьбы нет. В том числе и с наукой. Она бессмысленна. И пример хороший привели. Но в то же время кто-то в церкви всё-таки с ней воинствует. Мы ведь о ней заговорили. Помимо тех самых будто активистов, к церкви не имеющих никакого отношения.
– Скорее пугаются. – Отец Георгий слегка разгорячился. – Знаете, есть и в истинно православной среде те или иные представители, у которых принято именно пугаться научных достижений. И не только научных. Вообще всего, что связано с мыслительным процессом. Мерилом устойчивости церкви у них почему-то становится способность спастись от ими же измышленных страшилок. Отдельные наши церковные хранители даже возводят мировоззрение, основанное на неприязни, страхе и осуждении всего, что связано с мышлением, изобретательством, находя там угрозу. Есть же так называемый антисциентизм. Ну, вот непонятно, зачем они считают апостольскую веру столь слабой, что все время пробуют её утаить от полемического сопоставления, выискивая защиту некой упёртостью? А ведь между ортодоксией и упёртостью нет ничего общего. Подобно отсутствию общего между краеугольным камнем и камнем, на который упало семя Сеятеля.