Отец Георгий снова чуть-чуть приподнимает брови. Он ощущает некую тайну, содержащуюся в душе архитектора. Но даже и не помышляет её коснуться.
– Горчичное зерно действительно имеет смысл не в том, что оно мало, а в том, что символизирует всемогущую силу духа. Вы всё правильно поняли. – Священник сделал короткую паузу. – Там ещё сказано: «и ничего не будет невозможного для вас». Именно в царстве небесном нет ничего невозможного для человека. Но не на нынешней земле. К нашему всеобщему сожалению. Или благу. Потому что здесь по большей части царит дух разрушения.
Все помолчали, осмысливая беседу, находя в ней что-то новое для себя.
Священник озадачился отсутствием проблемы добра и зла в природе и в любви. Архитектор суммировал итог обеих бесед, нынешней и вчерашней. И магию, противостоящую религии, и добро, отбрасывающее зло на прежние позиции, и любовь, что сильнее зла и добра, и присутствие царства небесного, и объединение ветвей человеческого творчества, и почти навязчивое теперь эдакое серединное состояние духа, ни доброе и ни злое. Для Потапа всё было новым. Казалось бы, довольно ёмкой вышла беседа. Обросла множеством смыслов. Архитектору не хотелось её перегружать. Тем более, сомнение окончательно не ушло. Сила его камня по-прежнему не становилась ясной по происхождению.
Потап ударил шершавыми ладонями по коленкам и сказал с прежней уважительной интонацией:
– Я пойду. Хоть и умно у вас тут. Смыслов много. Вот уж действительно, есть с кем поговорить. Но вечереет уже.
– В Пригопку? – архитектор этим вопросом будто предложил ему остаться ночевать у него.
– В неё.
– Ну, как хотите. Могли бы остаться и у меня.
– Мог бы, – Потап вздохнул с прерывистостью, – да не смею. Пойду я.
И он, раскланявшись, вышел.
– Отец Георгий тоже встал.
– И мне пора, – сказал он нехотя, и, собрав в узелки пустые матушкины кастрюльки, вышел из дома.
35. Удивительный случай
На следующий день отец Георгий пришёл в Думовею, чтобы оттуда съездить на автобусе в город N, да навестить там «коллегу», настоятеля единственного действующего храма во всей здешней округе. Он подходил к временной автобусной остановке со стороны заброшенной церкви, выполненной в стиле провинциального модерна, и остановился подле неё, задрав голову, будто выискивал что-то на месте отсутствующих крестов.
– О! – заслышал он сбоку от себя, – Жорка! Ты ли? В таком одеянии тебя не узнать!
Священник опустил голову и опознал кричащего человека.
– Замечательный случай! Абраша! – воскликнул он, – как говорится, сколько зим, сколько лет!
И они обнялись по-дружески.
– Извини, – сказал Боря, – извини, что назвал тебя Жоркой, ты ведь теперь не иначе как отец Георгий?
– Не иначе, не иначе. Но что произошло с тобой? Учёный человек, и в такой глуши, да к тому же возле церкви?
– Это ты о ком говоришь? Не о себе ли? Я-то, видишь ли, остался учёным человеком, городским, и сюда выбрался отдохнуть от тамошней сутолоки. А именно ты, и это слишком даже заметно, сменил профессию вместе со средой обитания. Да на самую противоположную.
– Да, оно верно, – священник улыбнулся медленно и широко, – да, я, пожалуй, и впрямь сказал о себе. Только профессия не столь и противоположная, а скорее, параллельная. Ну да ладно. Это же надо! Пришёл, чтоб съездить в город да поискать одного коллегу, – он кивнул головой в сторону автобусной остановки, – а нашёл другого. Хе-хе. Если не возражаешь, пройдём куда-нибудь, потолкуем.
И они пошли в низок, в лощинку, по направлению к Бородейке.
– Давай, рассказывай об успехах в этой твоей сутолоке, – заявляет отец Георгий, – ведь с тех пор, как тебя турнули из нашего с тобой НИИ, мы так и не виделись.
– Турнули, да, было дело.
– А за что? Я уже забыл.
– Ну, так и не знаешь, за что? Неужто на самом деле забыл? – учёный бедственно поднял глаза к небу, – тебе ли не помнить.
– Из-за женщин, что ли? Ты, я помню, ещё тот ловелас до чужих жён. Были скандалы, были.
– Ну уж. Твою жену я далеко обходил. Ты другое должен помнить.
– Ах, да. За плагиат, кажется, – священник присел и почесал колено, – ой, кажись букашка какая-то подлезла. Тоже скандал был, помню. Ну, знаешь, что жёны, что наука, там и там возможен плагиат – присвоение чужого.
– Да, – почти нехотя сказал Абрам Ицхакович, – да. Тогда все посчитали, что я занимался плагиатом. Касательно присвоения чужих мыслей в чужих статьях, конечно, а не присвоения чужих жён. Хе-хе. И обвинили. Все, кроме тебя. Ты меня защищал, называя мои дела просто компилированием. Ты даже определил меня неким собирателем всех мыслей человечества. Хе-хе. Я ведь и твои труды вставлял в свои сочинения без спроса, а ты не возражал.