Я откашливаюсь горьким печальным смехом, чувствуя вкус собственных слез на ее холодной, липкой коже.
Меня любили. И вот тому чертово доказательство.
Рэйн пережила убийство-самоубийство своих родителей, потерю друзей и бойфренда, распад целого гребаного города, но именно мое пренебрежение окончательно сломило ее.
Совсем как Лили.
Впервые в жизни я думаю о самоубийстве. Я мог бы просто лечь рядом с Рэйн, обнять ее и, используя дробовик мистера Уильямса, добавить еще один труп в этот гребаный дом смерти.
Но я не могу, и это мое чертово проклятие. Я — выживальщик.
И когда я на своей щеке ощущаю слабый и мимолетный пульс Рэйн, то знаю, что все это время я был прав насчет нее.
Она — тоже выживальщик.
23 апреля
— Смотри, — Уэс хватает меня за руку, указывая на цифровой рекламный баннер «Бургер Паласа», когда мы пересекаем шоссе. — Он все еще горит. Какого хрена?
Я фыркаю и закатываю глаза.
— Наверное, у них есть запасной генератор. Не дай Бог, чтобы мы хотя бы один день не могли величать этого дурацкого Короля Бургеров на его дурацкой чертовой лошади.
Когда мы подходим ближе, я краем глаза смотрю на этого жлоба, и кажется, будто он смотрит на меня в ответ.
Анимированные глаза впиваются в мои, когда глубокий голос грохочет из громкоговорителя:
— Что вы сказали, юная леди?
Я смотрю на Уэса, который в ответ лишь пожимает плечами, а затем перевожу взгляд обратно на цифровой баннер.
— Я с вами разговариваю! — Земля дрожит под моими ногами, когда Король Бургеров указывает на меня своим посохом с картошкой фри. Он становится трехмерным и в тысячу раз больше, когда вытягивается из экрана и останавливается в нескольких дюймах от моего лица.
— Мне… мне очень жаль, — отвечаю я, выглядывая из-за картофеля фри на разъяренного короля.
— Я не потерплю сквернословия в своем королевстве!
Я открываю рот, чтобы еще раз извиниться, но как только это делаю, Король Бургеров пихает свой посох прямо мне в горло.
— Избавь свой рот от этих грязных слов, — рявкает он, пока я давлюсь, кашляю и хватаю ртом воздух.
И только тогда, когда меня начинает тошнить прямо на тротуар, он, наконец, останавливается.
— Вот и все, — теперь его голос звучит добрее. Мягче. — Пускай все выйдет.
Меня снова тошнит, но на этот раз, когда я открываю глаза, то замечаю, что нависаю над унитазом в какой-то темной комнате. Кто-то гладит меня по спине и говорит что-то вроде: «Мне очень жаль» и «Вот это моя девочка».
Голос напоминает мне Уэса, но прежде чем я успеваю обернуться, чтобы взглянуть на него, он засовывает два пальца мне в рот, и меня снова тошнит.
Я пытаюсь отбиться, но мои руки ничего не ударяют. Уэс испаряется, словно дым, оставляя меня одну, стоящую на коленях. Я больше не обнимаю унитаз. Я в лесу, стою на коленях на мокрой земле, покрытой сосновыми иголками, и смотрю вниз, в открытый люк затопленного бомбоубежища. Когда происходит очередной рвотный позыв, я засовываю пальцы в рот и начинаю вытаскивать длинный кусок какой-то ткани из глубины своего желудка. Ткань продолжает тянуться, ярд за ярдом. Как только я наконец-то вытаскиваю ее целиком, то расстилаю на земле, чтобы посмотреть, что это такое.
Но я уже знаю ответ.
Черно-красное знамя, в центре которого изображен силуэт всадника.
А на самом верху — дата.
Сегодняшняя.
Я оглядываюсь по сторонам, прислушиваясь к стуку копыт, и высматриваю Уэса. Я нигде не могу его найти, но, когда снова смотрю на свое отражение, то вместо него вижу Уэса.
«Разве я так выгляжу?» — удивляюсь я, протягивая руку, чтобы коснуться своей щетинистой челюсти, но мое отражение не копирует меня.
Вместо этого оно бьет кулаком по поверхности мутной воды, глаза широко раскрыты и полны паники.
— Уэс!
Я опускаю руку в воду, чтобы коснуться его лица, но поверхность оказывается гладкая и твердая, как стекло. Я колочу по ней обеими руками, но мне не удается ее разбить.
В глазах Уэса застывает мольба. Большие пузыри выходят из его рта и лопаются о преграду, стоящую между нами, когда он пытается мне что-то сказать.
— Уэс! Держись!
Я обматываю знамя вокруг своего кулака и бью изо всех сил, но мои удары оказываются подобно ударам подушки об бетонную стену.
Когда я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, то понимаю, что Уэс больше не борется. Его лицо выглядит спокойным, а глаза полны раскаяния и смирения.
— Нет! — кричу я, снова колотя по поверхности. — Нет, Уэс! Борись!