Молитва идиотов или предр ассветная мгла
Коли не будь i гори золотi
Не допоможуть вашiй caмoтi
Ум нужен дуракам, а умным ум помеха,
Им пользуемся редко и то лишь ради смеха
-Что вы можете сказать о политике и о
политиках? - спросили социологи у сапожника[1].
- К сожалению, я не знаю столько ругательных
слов, - горестно сокрушаясь, вздохнул тот.
(автор)
1 глава
Сын Кобеля
Я появился на свет благодаря студенческому блядству. Нет, моя мать не была шлюхой. Она была просто компанейской девчонкой: доброй и отзывчивой, провинциальной простушкой, вырвавшейся из под неусыпной родительской опеки, и попавшей в студенческий «обезьянник» большого города.
И это просто удивительно, что родила она меня не на первом курсе иняза, а лишь на последнем, привезя домой, в родной Лесногорск, вместе с дипломом учителя немецкого и английского языков и меня шестинедельного карапуза.
Ну, закрутилась девчонка в карусели предзащитных сует, которые сродни пожару или наводнению, но чтобы не знать, кто отец ребенка, это уж слишком. Это было выше понимания потомственных учителей украинской глубинки, коими являлись мой дед Николай Демьянович и бабушка Марья Васильевна Ковалевы.
Мама - Света, никогда не вравшая родителям, выложила на чистоту им всю, ну почти всю, правду. И они, повозмущавшись: по охали, повздыхали и смирились с моим существованием.
Что тут поделаешь: после драки кулаками не машут, да и пороть детей надо, когда они лежат еще поперек кровати, а не вдоль.
В общем, назвали меня Артемом, записали Ковалевым, а в душе все были рады радешеньки. Мать, что так легко отделалась, а дедушка и бабушка, что - дедушка и бабушка. Вдобавок и я, на мордашку был симпатяга, да еще и как молоточками сбитый, не в пример их худосочному роду.
Видно меня отцы - студенты «мастерили» не впопыхах, а потихоньку: с толком, с расстановкой, возвращаясь не раз к любимому занятию: доделывая то ручки, то ножки и постоянно подправляя ушки: не гоже, чтобы ребеночка дразнили ушастиком.
Но для мужчин красота - дело пустое: чуть лучше обезьяны и уже красавец. А для жизни главное: была бы мужицкая хватка и ума, хотя бы, палатка. (Если всем по максимуму, то есть по палате, давать, то поломается кровать, гласит одна слегка подправленная народная мудрость).
Но я сначала умом не блистал. Пока в ясли ходил. Все никак не мог выговориться.
Но к няням потихоньку уже приставал: с детства, знаете ли, мне нравилось шлепнуть их рукой по кругленьким жирненьким попкам. Няни же от меня, тоже мне воспитатели, балдели и тащились и даже исподтишка науськивали проделать этот трюк и с заведующей. Но у меня с детства нюх на начальство отличный был, и нарушать субординацию мне как будущему солдату было не к лицу.
А вот логопедам я кровушки попортил: не одному из них «помог» завязать «дружбу» с психиатром.
Уже когда в детский сад перешел, все и открылось.
Оказалось, что мой «котелок» варил сразу аж на трех ... языках.
Мам, как по английскому это, а по немецкому то, оказалось не детской игрой «почемучкой-угадайкой», а неутолимой жаждой знаний добротной генной наследственности:
Ковалевы, плюс Кобелино. (Так моя бабушка Марья окрестила моего непутевого неизвестного папашу.)
Неизвестный так неизвестный. Я об этом не сильно и печалился. Из-за ангельской внешности и природного дара оборачивать всех в свою веру, я всегда был в центре внимания.
А талант внушения у меня, и в правду, был необыкновенный.
В яслях, например, воспитательницам и няням несколько недель потребовалось на исправление того, что я сделал в один миг, лишь переступивши впервые порог своей группы.
Все мальчишки на вопрос: «Как тебя зовут?» - теперь дружно отвечали: «Артем Ковалев!»
А девчонки? Они ходили за мною, как верные жены падишаха. Но, увы, мое юное сердечко, с первого взгляда и навечно, было отдано одной малявке-белявке. У нее были роскошные, слегка курчавые, как у меня, но белые волосы, умопомрачительно пахнувшие ... едой.
А поесть я любил всегда, видно с самого зарождения.
Ибо мама Света часто мне рассказывала, что, когда носила меня в себе под сердцем, у нее всегда был волчий аппетит.
Насыпать Артему двойную порцию это было незыблемым правилом садиковских поварих, а просить добавки моим кредо.
Так что, едой и этими всякими «телячьими» нежностями никогда обделен не был. И одиночества тем более не испытывал, ибо наш дом был сродни проходному двору: вечно то кого-то с двоечников вытаскивали, то кого-то на медалистов «натаскивали».
Вот так, незаметно и счастливо летело время детства.
Мне было уже девять лет, и я окончил второй класс. И был счастлив и горд табелем, в котором красовались одни пятерки. Но, увы, мне не было с кем поделиться радостью. Быть сыном и внуком учителей оказалось имело и свои минусы.
Был теплый солнечный майский денек, но я всего этого не замечал, а уныло брел школьным двором, где только что закончился ежегодный ритуал запечатления на память.
Весь обвешанный камерами седовласый фотограф посреди школьного двора загружал свою многочисленную аппаратуру в роскошную иномарку: редкое диво для того времени.
Лично я, почему-то, с детства не любил· позировать и делал это очень-очень редко и то лишь под сильным нажимом взрослых. Ибо, увидев себя на снимке, радости никогда не испытывал, а наоборот, какой-то дискомфорт: как будто бы меня мимо моей воли заключили в замкнутое пространство и обездвижили.
И только после того, как мне удавалось тайком положить свои ладони на свое изображение и, почувствовав через пару секунд тепло и легкое покалывание, резким распахивающим движением убрать руки, как будто выпуская свое «я» снова на свободу, мне становилось легче.
Машины же любил и, несмотря на столь юный возраст, уже неплохо в них разбирался. Двухсотый «мерседес» старого фотографа привлек мое внимание и я, немного повеселев, подошел к автомобилю поближе.
- Изя, как ты меня нашел?! - вынырнув из багажника и увидев меня, удивленно и радостно воскликнула голова хозяина «мерседеса».
- Я Артем, а не Илья, - внимательно всматриваясь в лицо незнакомца и не любя словесного сюсюканья, степенно подправил я его стилистику.
Мне было тогда всего девять лет и при всех этих задатках вундеркинда, я был еще ребенок, простой обыкновенный ребенок. Но в этот миг я ясно, как в зеркале, увидел себя, каким мне еще предстояло стать этак лет через сорок-пятьдесят.
- Вы мой дед?! - спросил я тихо хриплым ломающимся голосом. - Или отец? - добавил, но уже едва слышно.
Дорогой «Кодак» выпал у фотографа из рук и гулко шлепнулся о дно багажника.
«С оптикой так не поступают», - позанудствовал я мысленно и робко двинулся на встречу наконец-то с трудом (растерявшись, старик задергался то в одну, то, в другую сторону, стараясь побыстрее оббежать автомобиль) преодолевшему преграду-«мерседес» и издающему при этом громоподобный гул, старику -фотографу.
- Дед я тебе! Дед!!! - подхватил он меня на руки и, несмотря на изрядный уже мой вес, радостно и долго кружил на месте прижимая меня к себе дрожащими руками.
- А сейчас, мы поедем и с твоим отцом кобелем разберемся по-мужски, - опустив меня на землю и немного отдышавшись, с явной угрозой в голосе проговорил мой новый дед и, приглашающе, открыл передо мною дверцу машины.
- Я поеду с вами только, если мне разрешит мама, - заявил я растерянно, с трудом, приходя в себя и, на всякий случай, предостерегающе сделала два шага назад.
- Так как ты говоришь зовут твою мать? - еще раз уточнил он и, возбужденно размахивая руками, направился в здание школы.
О чем Сан Саныч, мой новый дед, разговаривал с моей матерью, для меня так и осталось тайной, но когда они вместе появились на пороге школы, я понял, что мама Света против моей поездки возражать не будет.
Они о чем-то еще с минуту оживленно поговорили, а затем дед галантно поцеловал моей, все еще слегка пришибленного вида, матери ручку и, откланявшись ей смущенной, но ни капельки не грустной, поспешил ко мне, все так же смешно размахивая руками и весело что-то напевая себе под нос.