Эладора показала Кари ее комнату. Первый этаж, рядом с сестрой. Этажом выше по узкой лесенке располагалась еще комната. На двери замки, а ключей нет. Нет книг на полках. Простыни свежестираны, и на стуле сложены три серые платья-хламиды, как то, что она носила.
– Почти как раньше, в мамином доме в Вельдакре, – сказала Эладора, пускай ничего похожего не наблюдалось. – Так здорово снова тебя увидеть, Кариллон, – хотя очевидно, это не так, – но ты наверняка устала.
Последнее – правда.
У Кари многие годы не было такой большой и мягкой кровати. Первый раз за много месяцев у нее полный живот. Ей тепло, сухо и безопасно, но сон все равно не шел. Она переживала о Шпате, переживала о Крысе. Каждый раз, когда она едва не засыпала, краешком сознания слышались голоса – голоса шептались друг с другом, перекликались где-то на крыше. Порой они звучали здесь, за окном.
В конце концов она сдалась. Собрала одеяла, спустилась по ступеням в подвал и в темном углу соорудила себе постель.
Наконец она заснула и не видела снов.
Глава 5
Джери наблюдал за спящим каменным человеком. Каменные люди спят беспокойно, каждые несколько минут меняют позу, удостоверяясь, что не кальцинируются без движения. Джери знавал больных, использовавших изощренные способы – слуг, которые каждый час их расталкивали, наклонные постели, с которых постепенно скатывались вниз, часы, свечные будильники и прочие приспособления для пробуждений. Другие просто упражнялись спать короткими наплывами дремоты, никогда не лежали неподвижно более получаса за раз.
Большинство спали стоя на случай, если вдруг больше не смогут подняться. Ничто не убьет каменного человека быстрее, чем вынужденная лежка.
Запертому на островке Шпату было не на что опереться, и ничто не разбудит его, если сон надолго затянется, кроме собственных страхов. Он вздрагивал каждые пять минут, болезненно распрямлялся, протрясал каменевшие члены, проверяя, что за отдых ни один сустав не заклинило.
Парень снова подхватился и заметил Джери в его маленьком гребном ялике.
– Завтрак, – крикнул Джери и швырнул сверток с едой. Шпат попытался поймать, но от усталости оставался вял и медлителен – и выронил пакет. Тот с плеском упал в воду и погрузился на отмель у островка. Джери мог подгрести и вытащить его, но так близко подходить к заключенному не собирался. Он слишком уважал силу каменных людей.
По-любому, голодным парень скорее сдаст ему Хейнрейла.
Шпат перегнулся над водой, в страхе поскользнуться на илистых камнях и свалиться в пучину. Он выудил из воды промокший сверток. Но сырая бумага расползлась под пальцами, и ломоть хлеба отправился в плавание по темно-зеленым волнам.
– Созрел к разговору? – спросил Джери.
Шпат сел к ловцу воров своей могучей гранитной спиной и начал есть то, что осталось от и так мелкой пайки.
– Вечером вернусь, – добавил Джери и погреб обратно к берегу. Перед уходом он проверил в кабинете коробку с алкагестом. Осталась всего одна порция. Надо найти еще. Джери гордился тем, что способен сломить волю самого упрямого задержанного, но это был сын Иджа. Того Иджа, который плюнул в харю городу и страже и принял петлю, чтобы защитить основанное им Братство.
Папка той девчонки Тай до сих пор на столе. Он взял ее в руки и с раздражением пролистал. Целый день убил на капризную беглянку, а она о Братстве ни в зуб ногой. Ладно, не совсем впустую – хотя бы профессор задолжал ему ответную любезность. Он задвинул папку в лоток и взял с собой тот журнал записей рождений и смертей из разрушенной палаты. Неясно, что с ним делать, – говоря официально, он не имел права его изымать, но он научился полагаться на чутье. Найти важные записи по делу нетронутыми, когда сгорело все прочее, – это что-то значило, даже если он пока не мог разгадать их смысл.
Следующее место встречи – кофейня на площади Отваги. Это заведение высшего разряда, поэтому поверх кожаной амуниции он накинул богатое пальто. Посох с крюком он оставил на вешалке, а взамен взял прочную трость для ходьбы, с потайным клинком. У пальто отличные большие карманы, хватит спрятать и маленький пистолет, и руки самого Джери со всеми их шрамами и мозолистыми костяшками. Утром он побрился – еще одна уступка знатному обществу. Надо напустить респектабельность, когда вращаешься среди членов парламента.
Он сунулся в комнату Болинда. Здоровяк развалился на койке, как выброшенный на берег кит, и читал газету.