– Поздней весной, может быть, в начале лета, – предположила Мелли, оглядывая фигуру Грей.
Та поняла, что она имеет в виду появление младенца, так как ее тело уже приобрело округлые формы. Возмущение вспыхнуло неожиданно.
– Это тебя не касается, – отрезала Грей, протягивая руку за нижней юбкой.
Мелли, казалось, с удовольствием предоставила своей новой хозяйке самой закончить одевание. С преувеличенной осторожностью она обогнула спокойно взиравшую на них собаку и стала застилать постель.
– Леди Лизанна тоже ждет ребенка, – сообщила служанка.
Руки Грей, зашнуровывавшей платье, замерли. Почему-то ей стало обидно, что Гильберт не рассказал о беременности сестры, особенно учитывая предстоящее ему самому отцовство.
Она затянула шнурки.
– И когда же ждут появления ребенка? – спросила она, надеясь, что вопрос звучит непринужденно.
– Ранней весной, миледи, – сообщение сопровождалось прочувствованным вздохом. – Как бы мне хотелось быть с нею в это трудное время.
Грей повернулась, чтобы взглянуть на служанку.
– А почему ты не сможешь? Уголки губ Мелли опустились.
– Я надеялась, что поеду к ней, как только погода улучшится, но барон решил, что будет лучше, если я побуду с вами, миледи.
Несмотря на свое удрученное состояние, Грей не могла не посочувствовать служанке.
– Тогда я понимаю, почему ты с такой неохотой согласилась прислуживать мне. Извини, что тебе пришлось выполнять такие обязанности.
Мелли пожала плечами.
– У вас есть головная повязка? – спросила она, резко меняя тему разговора и разглядывая лицо и волосы Грей, в беспорядке разметавшиеся по плечам.
Грей напряженно застыла.
– Нет, я не ношу повязку.
– Гм, – Мелли вгляделась в лицо хозяйки более пристально. – Было бы очень кстати, если бы вы прикрыли это пятно, – размышляла служанка, не обращая внимания на то, что Грей залилась румянцем. – Нам бы тогда не пришлось возиться с волосами. Знаете, я не очень ловко управляюсь с ними. Леди Лизанна не слишком часто поручала мне прически…
– Мне не понадобится головная повязка, – Грей отчеканила каждое слово.
Брови Мелли взлетели вверх.
– Как пожелаете, миледи, – пробормотала она. Стараясь взять себя в руки, Грей повернулась спиной к служанке и принялась натягивать плотные чулки. Да, мысленно призналась она самой себе, Гильберт прав. Есть у меня коготки.
Целую лигу[2] отмахали они, прежде чем Гильберт натянул поводья.
– Проклятье! – выругался он, удивляя свой отряд. Без лишних разговоров барон повернул коня обратно.
На всем обратном пути до Медланда он ругал себя за слабость, посылал проклятия небесам, и если бы Господь мог слышать его в громыхании копыт, то, несомненно, покарал бы на месте.
Черт бы побрал ее сердитые глаза, ее колдовской рот, ее изящный носик. Будь проклят изгиб ее шеи, ее теплые бедра, крепкие груди. Будь проклята ее наивность, ее обман…
Она оплела его неодолимыми чарами, сила которых не ослабела после того, как она оттолкнула его этой ночью. Нет, он все больше хотел обладать ею. Хоть и попытался удовлетворить страсть с непривередливой служанкой, но не преуспел в этом и в предрассветной мгле опять пришел в комнату Грей. Он удивился, обнаружив, что она спит нагая; лунный свет, проникавший в окно, освещал округлости ее тела, тела будущей матери.
Гильберт не смог сдержать желания положить руку на живот Грей. Она пошевелилась от его прикосновения, но не проснулась. Усевшись на край кровати, он так и не отнял своей руки, а остался в комнате, удивляясь трепетным движениям своего ребенка в чреве матери, пока – слишком быстро – не наступил рассвет. Только тогда Гильберт вышел из комнаты.
Нет, он не мог оставить ее. Не мог вернуться без нее в Пенфорк.
Ланселин, которого предупредили о приближении всадников, встретил Гильберта на подъемном мосту.
– Молчи! Ничего не говори! – потребовал барон, проезжая мимо рыцаря.
С понимающей улыбкой на лице Ланселин молча проследовал за своим лордом в замок. У главной башни Гильберт торопливо спешился и поднялся по ступенькам в холл.
Ланселин придержал его коня, ожидая появления барона. Тот не замедлил снова выскочить на крыльцо.
– Где она? – требовательно спросил он, шагая через две ступеньки. – Ей-богу, если ты позволил ей улизнуть…
Ланселин посмотрел на барона Бальмейна и сделал недовольную гримасу при виде блуждающего взгляда, растрепанных волос и краски гнева, поднимавшейся от шеи к лицу.
– В часовне, милорд, – сказал он.
– Ланселин! – прорычал Гильберт.
Тот всегда помнил, что ходит по тонкой кромке, отделяющей положение друга от положения вассала. Вот и сейчас он поднял руки ладонями кверху.
– Но я лишь повиновался вашим указаниям, милорд.
– Тогда повинуйся и этому, – велел Гильберт, – сотри эту дурацкую улыбку с лица.
Недовольно урча, он прошествовал мимо рыцаря и, припадая на больную ногу, вернулся во внешний двор.
Со дня своего столкновения с Грей он не заходил в часовню. Живые воспоминания о том разговоре заставили его помедлить, прежде чем войти.
Боже, как он был тогда жесток! Гильберт провел по лицу загрубевшей рукой, словно стирая воспоминания, ранящие, как острый клинок. Если бы можно было исправить хоть что-то из роковых ошибок того дня…
Все было как и в прошлый раз, когда он впервые вошел в часовню. Грей стояла на коленях у алтаря, но, конечно, на ней не было белого одеяния монахини.