Сама Чень Хо плавилась в этой любви и выплёскивала её расплавы на подат-ливый шёлк. Ведь не зря же Небо подбросило ей через окно двенадцатого этажа красавчика Айни, обгоревшего мотылька с отмычками и фомкой, словно с ключами от Заблудших миров. Теперь всё время Чень Хо рисовала разнообразнейших мотыльков, в то время как Айни рисовал только её вол-шебное тело.
И всё бы было прекрасно, но только Айни не сумел потерять обострённое за долгие годы чувство риска. Он по-прежнему любил ощущать себя любимым учеником Бога, и свою воплощенную в Чень Хо страсть чаще всего рисовал просто на плоской крыше, политой словно шоколадом, густым слоем гудрона, где Айни казалось, что именно здесь высшая точка раскрытия его талан-та, и что как прежде воровской, так и теперь художественный успех именно здесь дарует ему Господь!
Хотелось Айни, чтобы его Бог мог созерцать и Чень Хо, и она, под его моле-бен, очень часто простаивала неглиже прямо пред ликом неведомого ей Бога. В Бога верил Айни, а она верила в Небо… Так вот пред Небом и Богом со-зерцал Айни поднебесную смертную красоту девушки, чью нежнейшую плоть обычно рисовал на крыше шестнадцатиэтажного дома…
Шло время. Айни всё рисовал и рисовал свою Чень – сначала неумело, но не-уёмно и страстно, – рисовал он ночью и днём. Теперь только изредка отвлекаясь на физическую любовь к натурщице, да ещё на ювелирное колдовство над всё новыми и новыми отмычками, регулярно заказываемыми Интерпо-лом.
3.
А жизнь шла своим чередом. Парализованный рэкетир Стинг вынужден был со временем согласиться на ампутацию ног, после чего впал в депрессию и потихоньку начал сходить с ума… Ведь и денег и прежних корышей к тому поубавилось. Братанов настигла непруха, – их постепенно выбило и перемо-лоло беспощадное бандитское время.
Сумасшедшим не надо прилагать особых усилий, доказывая своё душевное нездоровье. Обычно оно у них на виду. У самого Стинга оно проявилось тем, что стал просиживать сутками никому не нужный калека в пасмурном колодце двора, чаще всего располагая своё безногое тело у водосточной трубы, и о чём-то всё время тихо вещая в неё. Многие думали, что именно так кале-ка молился. И в том ему не мешали ни слякоть, ни дождь, ни град, ни снег, ни густые сумерки, ни полуденный зной, ни даже… землетрясение.
А случилось и такое однажды в уже не единожды перестрадавшей столице Новой Республики. В тот поздний вечер все жители огромного дома опроме-тью повыскакивали из своих ульев-квартир и оказались на улице. Среди них оказался и Айни со своей милашкой Чень Хо.
Долго ещё потом удивлялась красотка, мол, куда же в тот час исчезла хвале-ная выдержка друга. Но Айни никогда по дурному не рисковал и не раскрывал перед Чень Хо истинного своего интереса, скажем, чисто спортивного. Спускаясь последним, он просто отмыкал все незамкнутые впопыхах в подъ-езде квартиры одной единственной новой универсальной отмычкой. И ему это удалось. Поддавались защёлки и замки самых замысловатых систем. Все, кроме одного единственного, с которым у домушника вышла пренеприятнейшая закавыка.
Это была квартира отставного подполковника АБВГДЕЙКИ Облапошина. Дверной замок в двери персонального пенсионера отмычка для Интерпола открыть не смогла. Дверь ей не поддалась!.. Несомненно, над этой отмычкой предстояло ещё работать. Айни взгрустнул, – совершенства отныне не было в его обустроенном мире… В этом чёртовом замке была неведомая ему досель закавыка.
Калека ещё молился, почти беззвучный шепот его уходило по водосточной трубе в небо. И Небо сжалилось, толчки прекратились. Люди стали расхо-диться по домам, даже не замечая, как легко кем-то были вспороты их меркантильные земные мирки…
Возвратились в квартиру – в уютную для обоих постель – и домушник с топ-моделью Чень Хо. И тут Чень Хо безжалостно рассмеялась:
– АБВГДЕЙКА – и в Африке злодейка.
На что Айни вдруг резко обиделся:
– Да ты и впрямь что ли, детка, крутая? За насмешку над моим воровским гением доведётся тебе, ласточка, простоять, замерши перед мольбертом допол-нительные часы, потому что время, отведенное на Творчество, нормирует только Бог. Ведь я не вор, золотка, я – творец! И за это я нарисую твой жерт-венный двойник одной красной охрой. Это и будет возмездием творца своей Галатее! Именно в отместку за твоё неверие в мой воровской гений творца, я пожертвую тебя самому великому Богу!