вооруженных конфликтов, исламские страны, где христианство, мягко говоря, не
приветствуется. Они занимаются обычным трудом, вроде уборки домов или работы на
фабрике, а оставшееся время проводят в общей молитве. Они не проповедуют и даже не
очень много занимаются социальной работой. Они просто живут бок о бок со своими
соседями, ненавязчиво проявляют свою любовь к ним, и молятся, веря, что таким образом
Евангелие «капля за каплей» проникает в окружающий их мир.
Мы призваны расширять пределы Божьей любви — нести ее не только друзьям,
родственникам и знакомым, не только добрым и порядочным людям, но и самым лютым
врагам. Мы должны это делать, потому что Божья любовь уже достигает их: «Отче! Прости
им, ибо не знают, что делают» (Лк 23:34), — молился Иисус о тех, кто Его казнил. Через
несколько месяцев один из последователей Христа перед лицом смерти, подобно Иисусу,
молился об своих палачах: «Господи! Не вмени им греха сего» (Деян 7:60). Среди тех, кто
слышал эти поразительные слова Стефана, был юноша по имени Савл, противник Иисуса,
который впоследствии стал величайшим миссионером всех времен.
«Бог любит Своих врагов, и в этом слава Его любви», — заключает Бонхоффер. Мы
побеждаем своих врагов любовью, и молитва поддерживает эту любовь. Если я лелею в себе
злобу и не нахожу в душе сил простить, то я приношу Господу свою кровоточащую рану
вместе с тем, кто ее нанес, и прошу у Бога сил, которых нет у меня самого. (Не потому ли
Иисус молился с креста: «Отче! Прости им…», а не сказал просто: «Я вас прощаю»?) Иначе
говоря, я передаю непомерно тяжелое для меня бремя Тому, Кто способен его понести. Со
временем рана постепенно исцеляется. Бог совершает во мне то, что сам я совершить не
могу.
Один женский христианский журнал попросил читателей рассказать о молитвах,
которые оказались для них самыми трудными. В ответ читательница из Арканзаса прислала
такое письмо:
«Несколько лет назад, когда моя дочь выходила замуж, она открыла мне, что, когда ей
было всего четыре года, брат моего мужа неоднократно грязно приставал к ней. Первым
моим порывом было молиться за дочь, чтобы изгладилась душевная травма, которая была ей
нанесена. Но чем больше я читала о сексуальном насилии, тем яснее понимала, что нередко и
сам насильник является жертвой насилия. Я почувствовала, что должна молиться за брата
мужа. Откуда у меня взялись силы для этой молитвы, знает только Бог. Для матери
противоестественно молиться за того, кто нанес вред ее ребенку. Но я осознавала, что он
никогда не изменится, если Бог не исцелит его раны — возможно, очень старые раны. Я
каждый день молюсь за него и стараюсь его простить, надеясь, что таким образом мне
удастся уменьшить боль и страдания, которые он причинил моей дочери и которые
испытывает он сам. Кто еще будет молиться об этом человеке?»
Многолетняя молитва
Арам
«Ты так долго копал и наверняка проголодался! Я дам тебе
яблочного пирога. Ты любишь яблочный пирог? Останься
ненадолго, я угощу тебя!»
Это говорила восьмидесятилетняя вдова, и я знал, что путь до
кухни займет у нее не меньше десяти минут, не говоря уж о том,
сколько времени уйдет на то, чтобы подать пирог. Я сел за стол,
гадая, сколько времени мне придется ждать, прежде чем я получу
пирог и смогу уйти.
Пирог был испечен и подан на стол в точном соответствии с
традициями Новой Англии: горячий, с нежной золотисто-
коричневой корочкой, с душистыми яблоками, и еще — холодное
молоко в высоком стакане. Я с жадностью съел свою порцию.
Вдова едва успела присесть к столу, чтобы приняться за свой кусок,
как заметила, что моя тарелка пуста. «Давай я принесу тебе еще
кусочек». Это предложение было невозможно отклонить: прежде
чем я успел открыть рот, она была уже на кухне. Удивительно,
насколько быстро ей иногда удавалось передвигаться! Пирог был
отличный, молоко густое, и я быстро справился с добавкой.
А вдова продолжала говорить. Она была наказанием нашей
округи — никто не стремился повстречаться с миссис Бек. У
каждого в жизни есть своя миссис Бек. И даже тогда, в очень юном
возрасте, я задумывался: «Ну как люди могут до такой степени не
понимать намеков? Как она не замечает, что я жду не дождусь,
чтобы уйти?»
Десять лет спустя, в понедельник днем, кто-то внутри меня
сказал: «Ты должен рассказать об этом миссис Бек». Дело в том,
что в предыдущую пятницу я стал христианином. Я еще никому не
говорил об этом. Но я почему-то твердо знал: о моем крещении
нужно обязательно рассказать миссис Бек.
Был чудесный майский день. Миссис Бек развешивала белье.
Я подошел к изгороди. «Миссис Бек, вы знаете, что значит
“родиться свыше”?»
Она уронила все белье, которое держала в руках, и уставилась
на меня с радостным изумлением: «Ну конечно, знаю». Как-никак,
она была женой священника.
«Ну так вот, в пятницу я крестился».
Она взглянула на меня и твердо сказала: «Стой здесь, никуда
не уходи!» Я стоял на дорожке у забора и смотрел, как она,
прихрамывая и опираясь на палку, идет к задней двери, как
поднимается по ступенькам…
Через десять минут она вышла из передней двери, подошла ко
мне и подала огромный кусок шоколадного торта — самый
вкусный из тех, что мне доводилось пробовать. Она улыбнулась и
сказала: «Ешь!» И я ел этот торт, а она стояла и смотрела на меня.
Она радовалась и праздновала вместе со мной.
Наконец она сказала: «Последние пятнадцать лет, с тех пор,
как вы сюда переехали, я каждый день молилась за тебя и за Пола.
(Пол — мой друг, его дом стоял по другую сторону от ее дома). Я
каждый день молилась о том, чтобы вы приняли христианскую
веру».
ГЛАВА 22. МОЛИТВА И БОГ
Самая лучшая молитва — это когда человек перестает
замечать, что молится.
Преподобный Кассиан Римлянин
Есть люди, которых можно назвать гигантами молитвы — такие, как Мартин Лютер
или Джорж Мюллер, о которых я неоднократно вспоминал в предыдущих главах. Я знаю
лично совсем немного таких людей, и Марсия — одна из них. Она молится в специально
отведенной для этого комнате, следуя трактату испанской кармелитки Терезы Авильской
«Внутренний замок». Я встретился с Марсией, чтобы расспросить ее о времени молитвы, а
она, к моему удивлению, стала говорить о других часах своего дня.
«Обыкновенная беседа может стать молитвой. Вспомните самарянку у колодца. Когда
она разговаривала с Иисусом о воде, горах и Иерусалиме — разве это не была молитва? Мне
нравится представлять молитвой мои разговоры с людьми. Я обращаюсь ко Христу, который
живет в каждом человеке. Я прошу:
«Господи, пусть этот обед (или чай, или любое другое взаимодействие) будет нашей
молитвой». Когда я читаю Библию — это молитва. Я не просто читаю семьдесят второй
псалом — я им молюсь. Когда я посвящаю Богу всякое занятие, любое дело, которое я
делаю, все это становится молитвой.
«Как твоя молитвенная жизнь?» — спрашивают иногда люди. Но если ты христианин,
разве это не то же самое, что спросить: «Как живешь?» Наша беда заключается в том, что мы
разделяем жизнь и молитву.
Я художница. Когда я пишу картину, я молюсь, и картина тоже становится молитвой.
Когда кто-то просит меня помочь молиться, я спрашиваю у человека, что ему нравится
делать больше всего. Я советую ему именно этим и заниматься, но заниматься ради Самого