Чтобы заставить народы повиноваться, требуются столетия террора и всевозможных бедствий: так формируется привычка, суеверие, благодаря которым достигается единогласие, а правители получают больше выгод при наименьших затратах. После чего в дело вступают хитрые демагоги, - они вдалбливают нам необходимость порядка, как заклинатели, их речи нас гипнотизируют. Но вскоре приходят философы, эти машины разрушения, которые учат нас отказываться от суеверий. Традиции низвергаются, ритуалы высмеиваются теряя эффективность, и игра начинается, снова: испытанные методы принуждения к послушанию возвращаются, и народы опять заставляют повиноваться, как раньше 3.
В идеологии Карако «мысль» выполняет ту же функцию, что и в порнографии де Сада: от вскрытия исследуемого предмета до его консервации он подвергает пристальному изучению каждый составляющий элемент материала, привлекшего его нездоровый интерес: преимущества бесплодия и бесчувствие, военные преступления, злобный антифеминизм, насмешки над представителями «недоразвитых рас»; взявшись за дело с одержимостью средневекового инквизитора, который готов сжечь любимую церковь, едва обнаружит в ней малейший признак присутствия ереси, Карако хочет дойти до последней черты.
Моя философия верна, несмотря на остроту, присущую ей. Приняв аскезу раз и навсегда я не бросаюсь в крайности: тихие экстазы и вежливый отказ в моей системе классифицированы как бесплотный блуд. Женщины его практикуют, но нам нет надобности им подражать в этом 4.
II Диктаторы духа
Среди потребителей культуры принято делить плоды творческой фантазии на элитарные и массовые. Нередко те, кого изначально почитали как идолов «духовной аристократии», становятся достоянием толп, а низовые, пренебрегающие нравственностью и здравым рассудком, творцы обретают славу революционеров: так сумасшедший графоман становится гением, а бывшего пророка «опускают» до уровня посмешища для черни. Наша культура запрограммирована только на два сценария принятия человека как носителя некой «духовности»: это герой, завоеватель, борец за ценности, даже диктатор и тиран, но признанный современниками великим в своих намерениях осчастливить человечество; и ему противоположный тип — вечная жертва, страдалец за идею, диссидент, репрессированный и причисленный после смерти к лику святых. Потребитель культуры в лице университетского преподавателя или хипстера смакует плоды интеллектуального творчества исключительно в контексте этого раскола на «сильных» и «слабых»; ницшеанский сверхчеловек против христианского мученика, фашист против либерала, певец силы против диссидента, и похоже, что отказаться от этой садомазохистской игры невозможно из-за объективных причин: пока есть человек, будет и борьба, пусть скрытая и лицемерная (в современном мире открытая, честная борьба выглядит как возвращение к первобытной дикости), но неизменная и вызывающая новый подъем ресентимента.
Альбер Карако, как отстраненный наблюдатель исторического садомазохизма, не мыслил себя жертвой, не будучи вместе с тем и палачом (хотя, нужно признать, благосклонно относился ко всем тоталитарным и милитаристским практикам: от холокоста до гражданских войн). Он выпал из контекста, подтекста, парадигмы и фарватера своей эпохи, уловив при этом суть логики прогресса. Его нельзя причислить ни к одной из партий или сект, хотя по жанру он ближе всего именно к замкнутому миру какой-нибудь гностической секты катаров, радикальных антинаталистов.
Самый загадочный и безумный из нигилистов 20-го века и самый убедительный из них, Карако собственным суицидом выступил против «бренной материи», чем не мог похвастаться ни Шопенгауэр, восхваливший самоубийство, но так его и не совершивший, ни Чоран, отказавшийся от суицида ради лишнего повода «посмеяться над миром». В этом, между прочим, главное отличие двух выдающихся нигилистов: Карако предельно серьезен, он не иронизирует над собой как Чоран, никакого «юмора висельника», никакой «поэзии смерти», Карако не играет и не смеется, его суровость не понравится большинству теперешних либеральных декадентов и бунтующих пацифистов, зацепившихся за ярлык антинатализма и принявших соответствующую идеологическую позу.
4