В хаосе, в который мы погружаемся, больше логики, чем в порядке смерти, в котором мы обустраивались на протяжении стольких веков и который разлагается под нашими механическими шагами.
Мы погружаемся в ночь, где всё разваливается, и мы уже не можем оглянуться назад, туда, где погас всякий свет. Мы остались наедине с нашими идеями и творениями, отданные на милость общей для них непомерности.
И всё-таки нужно идти, и не в нашей власти остановиться, мы сбились с пути, и теперь, если мы станем медлить, сам путь увлечет нас за собой. Говоря по правде, мы понесли справедливое наказание за то, что не продумали мир заново. Мир уходит у нас из-под ног, когда мы его очеловечиваем, потому что мы не можем помыслить самих себя, уже не можем, из страха осквернить то, что еще чтим.
Осквернение спасло бы нас, интеллектуальная смелость помогла бы избежать фатальности, ставшей нашей квинтэссенцией: Анархисты и Нигилисты хотели от всего избавиться, и будущее докажет их правоту. Но порядок крушит их сейчас и будет крушить после. Пока есть порядок, он защитит нас от диверсий, но не от хаоса и не от смерти, к которым он прикажет нам идти, плотно сомкнув ряды, и поживее, прямиком в ночь, которую мы скоро обагрим кровью.
Молодежи уже не спасти этот мир, ибо этот мир уже не спасти. Идея спасения — ложная идея, и пришло время платить за наши бесчисленные ошибки. Слишком поздно что-то поправлять. Час поправок истек, час реформ окончен.
Счастливцы умрут в битве, а несчастные умрут, набившись в пещерные глубины, совокупляясь в их пекле, чтобы в оргазме обмануть агонию. Мир станет одним нескончаемым воплем боли и экстаза, и самым чистым из людей останется только уничтожать друг друга, чтобы не презирать самих себя. Выбор агонии станет последним оставшимся у нас выбором, и это настанет раньше, чем мы думаем.
Со дня на день мы унесемся в пропасть, и тогда-то мы проснемся, возможно, только для того, чтобы умереть. Тогда мы увидим то, что увидели Великие Первооткрыватели, когда целые племена бросались со скал при их приближении только для того, чтобы избежать неминуемого ужаса, побеждая смерть смертью...
Блаженны мертвые! И трижды несчастны охваченные безумием плодящиеся! Блаженны целомудренные! Блаженны бесплодные! Блаженны даже те, что предпочли плодовитости сладострастие!
Ибо сегодня Онанисты и Содомиты не так виновны, как отцы и матери, потому что первые разрушают самих себя, а вторые разрушают мир, размножая бесполезные рты. Позор духовным наставникам, которые заставляют нас поклоняться себе и учат молоть чепуху! Мы бы не были так несчастны, так смешны, если бы не было ни одного поганого проповедника и ни одного проклятого утешителя. Они нам больше не нужны, довольно они нам наплели про нас, про себя и про действительность.
Судят же фальшивомонетчиков, почему не судить тех, кто вечно дает взаймы лживые идеи? Толерантность — глупость, а уважение — бред, нам платят, чтобы услышать бред, теперь будем платить мы. Прежде чем мы ринемся в пекло, пусть те, кто ведет нас к смерти, сгладят нам ту стезю, которую не позволили избежать, и тогда-то конец наступит.
Post Mortem
Перевод с французского Александра Панова
Моя госпожа, моя мать мертва, я давно ее забыл, и на несколько часов реанимируя смутные воспоминания о ее кончине, я предаюсь размышлению над этим фактом, прежде чем полностью погрузиться в забвение. Я спрашиваю себя, любил ли я её, и отвечаю — нет! Я виню ее в том, что она кастрировала меня, не особенно, впрочем, негодуя на сей счет, и все же... Я унаследовал её темперамент, а это серьезнее, мне передались ее алкалоз и аллергия, от которых я страдаю еще сильнее. Недуги мои бесчисленны, но кроме этого... она бросила меня в мир, ненависть к которому я исповедую.
Я редко задумываюсь о своей жизни, это очень мало меня возбуждает. От чувствительности и самодовольства я избавился много лет назад, я как скача, устоявшая перед натиском бури: плещется серое море под черным небом, грозовые тучи проходят, остается только несокрушимость работы. Я цепляюсь за отказ от боли и блаженства, я не люблю ничего, кроме абсолютного безразличия, и похоже, что теперь я попал в тупик; вся моя жизнь — это педагогика смерти, других заслуг у меня нет, с детства я не ощущал в себе умиротворения, и постоянно испытывая дискомфорт, нуждался в защите, как в лекарствах.