Со дна шахты сочился слабый свет − мерцающее сияние, невероятно комфортное, а перестук рельсов усиливался, отдаваясь в больной ноге и груди, сжимая сердце, пока не стал казаться Хочипиль частью её самой.
Интересно, что они там нашли и что на самом деле ищет Тецока.
Толстуха Малли сидела на двадцать пятом уровне чуть поодаль от своей бригады. Она едва глянула на Хочипиль, когда та скользнула на теплую металлическую скамейку рядом с ней.
− Что там у тебя? − безо всяких вступлений поинтересовалась Малли.
Хочипиль достала предметы и разложила на коленях. Малли принялась придирчиво рассматривать. Хочипиль напряглась в ожидании обычного торга, но Малли просто показала на два наименее сломанных: проволочный колибри и ржавый зубец.
− Эти два. За три тлаца.
Удивлённая Хочипиль сунула деньги в карман, стараясь не показывать своих чувств. Малли спрятала предметы под рубашкой, доела маис с амарантом и встала.
− У тебя срочные дела? − спросила Хочипиль.
Малли надменно вскинула голову.
− Здесь иерарх, Хочипиль. От само́й божественной машины.
Её глаза восторженно горели; наверняка она не поймет, почему Хочипиль не радуется.
Колодец Миктлана не такой большой и значительный, чтобы его регулярно посещали из столицы.
− Что ему нужно? − спросила Хочипиль.
У неё упало сердце, когда она вспомнила Тецоку, методично раскладывающего свои вещи в её комнате. Но иерарх не зайдет так высоко: он разместится со штатом губернатора на дне, поближе к сердцу Колодца.
− Ты что, дура? − отозвалась Малли. − Девочка, мы добрались до дна. Конечно, он захочет посмотреть, что там.
− И ты туда же?
Малли воззрилась на Хочипиль так, будто та только что предложила поклониться древним богам.
− Он иерарх! Разумеется, он проведет великое шествие и напоминание.
И разумеется, все захотят присоединиться к нему, коснуться сущности божественной машины, ощутить безграничную общность со всем Содружеством: с сетью городов, шахт и колодцев, связанных биением рельсов и гулом паромобилей, с тысячами бригад, которые вкалывают в недрах младших машин, безостановочно поднимая бронзу, медь и хром во славу машины.
Хочипиль с потрясением поняла, что Малли ждала её, не задумываясь о статусе отщепенки, и нет никакой возможности отказаться, иначе она огорчит Малли и вызовет ненужные подозрения.
− Ладно, − ответила она. − Идём.
Хочипиль никогда не бывала на нижних этажах, но почему-то не удивилась, обнаружив, что они из хрома и стали: белые и сияющие в ярком свете солнечных сфер, они всё так же гудели от перестука рельсов. Эхо было настолько сильным, что почти парализовывало.
Хочипиль шла с высоко поднятой головой, не обращая внимания на странные взгляды, которые бросали на неё рабочие, − калека, здесь, в центре Колодца, немыслимо. Она держалась чуть позади Малли, не желая приближаться. Сама же Малли не выказывала ни малейшего дружеского участия, а лишь хотела привести свою спутницу к божественной машине.
Они уже почти спустились на дно Колодца. Рокот сотрясал кости и мышцы Хочипиль, эхом отдавался в ребрах, словно второе сердцебиение. Однако до самого низа они не дойдут: Хочипиль была уверена, что иерарх не станет показывать рабочим, что лежит на последнем этаже. Последнюю яму вырыло начальство, и губернатор собственноручно сломал последнюю печать и присоединил последние рельсы.
На обширной платформе, заполнившей большую часть шахты на Восемнадцатом уровне, собралось невообразимое количество рабочих. Все носили собственные цвета и знаки принадлежности − невообразимое море коричневатых одежд из хлопка и магвея. В центре платформы находился алтарь со священными символами: Зубец, Цепь, Болт, Провод и Склянка.
На платформе стоял иерарх.
Он был один: высокий, невзрачный силуэт в развевающихся кипенно-белых одеждах с символом, который Хочипиль не рассмотрела. Но даже вдали от платформы, даже зажатая на узкой тропинке между возмущенных членов бригады Малли, она чувствовала силу его присутствия, ауру, которая каким-то образом пульсировала в каждом городе Содружества, и разум божественной машины, протянувшийся к дну Колодца, распространившийся по рельсам, чтобы быть с ними в этот момент величайшей славы.
Иерарх вскинул голову, и воцарилась тишина. Его кожа блестела медью, а руки простерлись ко всем присутствующим, руки божественной машины, которая была, есть и будет во веки веков в этом мире и иных.