Раздери его машина, она не собиралась так легко сдаваться.
− Да, − сказала она, слова вырвались чуть ли не раньше, чем она подумала о них. − Каждое слово правда, клянусь моим желанием служить, моей связью с божественной машиной, ныне и во веки веков.
Иерарх погладил её по голове. Его прикосновение оставило покалывание, более легкое по сравнению с тем, что вызывал перестук рельсов.
− Я вижу, − ответил он. − Спасибо, Хочипиль.
Он ушёл, и с груди Хочипиль словно сняли тугие медные оковы. Она стояла, дыша в такт рельсам, и в ней нарастало волнение − она знала, что пока что победила.
Только после завершения проверки до неё дошло, что всё прошло слишком гладко. Скверну кровавой магии не так легко убрать, и иерарх должен был её заметить.
Если только...
У неё ушло полчаса, чтобы обнаружить это. К этому времени перестук рельсов стал таким сильным, что у Хочипиль слезились глаза и она с трудом собиралась с мыслями и сосредотачивалась на том, что делает.
Но он здесь, всё верно: маленький, едва заметный глиф, начертанный кровью, и его двойник по другую сторону порога, формирующие слово «защита». Они тоже бились под её пальцами, но не как рельсы, а как живое сердце.
Похоже, Тецока оставил ей прощальный подарок.
Хочипиль пошла вниз, понимая: что бы ни случилось, это произошло на дне Колодца, где сила мощнее, где, несомненно, находится то, что ищет Тецока.
Работа возобновилась, и бригады были не особо терпимы к хромой девушке. Даже Малли бросила на Хочипиль предостерегающий взгляд, когда та спускалась по тропе. Хочипиль отступила, пошла на этот раз по дороге, вьющейся вокруг шахты Колодца. Тем временем стук усиливался, и от рельсов исходило растущее ощущение ярости.
Вниз, вниз мимо солнечных сфер и чистейшей белизны стали и хрома. Рабочих стало меньше, а лихорадочное биение усилилось настолько, что Хочипиль с трудом шла, с трудом сосредотачивалась на том, что нужно ставить одну ногу перед другой, нужно...
Она поняла, что несколько мгновений стояла абсолютно неподвижно, − и опять двинулась в путь.
Рельсы были сверху и снизу, настолько близко друг к другу, что до них можно дотянуться; паромобили размеренно сновали вверх и вниз, и Хочипиль стояла между рельсов одна, глядя на белую сталь стен. Стук был слишком сильным − в её костях и сердце, возрастая до такой степени, что выдержки хватало только на то, чтобы не упасть на колени.
Она не могла идти дальше − до той платформы, где стоял иерарх, до самого дна и того неправильного, что там происходило.
Повернуть назад, вот что нужно делать − было глупостью прийти сюда, искать Тецоку. Вокруг жгучая боль, боль, которую она не могла выносить, не так долго...
Побери её машина, она сделана не из такого податливого материала.
Хочипиль прикоснулась к рельсам.
Боль внутри тысячекратно усилилась. Биение поднялось по рукам, сжало сердце, расползлось по груди, как от ножей, и руку будто приковало к рельсам, Хочипиль не могла её оторвать...
Она падала вниз, вниз в бездонную пропасть, сама земля разверзалась, чтобы принять её, и перестук, раздававшийся во всём теле, был биением огромного, блестящего сердца, похороненного в пустыне, − сердца, которое осталось единственным куском плоти на погребенных человеческих костях.
Снова и снова оно билось в ней, грохоча, оглушая − звук крови, текущей в таком гигантском органе, что она едва могла это постичь, − снова и снова...
Наконец, спустя долгое время это закончилось, и Хочипиль упала на колени, ловя ртом воздух. Перестук всё ещё отзывался в ней − теперь приглушенный, боль почти терпимая, «почти», как колючая соль вместо ножей...
Но зато биение стало голосом, и он шептал, снова и снова: «брат, брат...»
Бог. Там, внизу, бог, погребенный в Колодце Миктлана. Сила, которую искал Тецока, сила, которую божественная машина наконец перегоняет обратно себе, − сердце бога, магия бога, заставляющая землю дрожать, питающая рельсы энергией.
Это было... невозможно.
С чего бы невозможно? Разве так трудно это вообразить, признав, что бога убить так же трудно, как и машину?
«Брат», − шептали рельсы. И они злились, так злились, непонятно − от того, что он был мёртв или что собирался умереть. Просто путаница впечатлений, сумбур слов, которые она не могла распутать. И издалека, неуклонно возрастая, слышался голос машины, которая стремилась включить в себя бога, − стойкая боль, темнота, медленно надвигающаяся, грозящая всё поглотить.
Осмелится ли она?..
Выбора не было.
Хочипиль опять прикоснулась к рельсам.
Боль была той же, хлынувшей прямиком к сердцу, − биение, гораздо более сильное, чем её собственное. Стиснув зубы, она силилась произнести слова, задать вопрос...