− Довольно, − сказал Тецока. Его голос прокатился эхом, как ярость бури. − Довольно!
Он оттолкнул её − она споткнулась, стараясь удержаться на ногах и неловко зажимая пальцами рану.
Земля у неё под ногами продолжала трястись. Сквозь туман в глазах она увидела на камнях брызги крови, окружающие место, где сейчас стоял Тецока.
Он был высок, на лице лежали черные и желтые полосы, в кудрях сияли звёзды, глаза мерцали как воды подземной пещеры. У него в руке что-то блестело: зеркало, обсидиановое, как она предположила по слабой линии трещин. В нём отражался только дым, но даже с расстояния Хочипиль чувствовала жар от него, заключенную внутри силу, пульсацию такую же сильную, как и от рельсов.
И он плавно шёл к ней по песку, протягивая руку, − и единственным жестом закрыл рану у неё на запястье. Хочипиль, дрожа, пыталась удержаться на ногах, но упала на одно колено, а потом лицом вниз, и забвение поглотило её.
Ей снилось, что он отнес её на руках в тень большого камня и осторожно положил на землю, как больного ребенка. Ей снилось, что он сидит рядом, глядя в небо и плача кровавыми слезами о всех погибших древних богах − о своём брате Кетцалькоатле, который был когда-то его другом, а когда-то был врагом, а теперь заключен в машину ныне и во веки веков.
Ей снилось, что он собрал камни и чахлый кустарник и повернул к ним своё дымное зеркало − и они вспыхнули дрожащим, тёплым пламенем, а он стоял на фоне огня и смотрел, как она спит.
«Теперь ты понимаешь, что такое жертвоприношение», − прошептал он.
Но она не понимала, и, должно быть, до него это дошло, потому что он провозгласил голосом, гремящим, словно гнев небес: «Не из страха или корысти, или потому что солнце упадет с неба, а потому, что тебе было не всё равно».
«Я тебя пожалела», − подумала Хочипиль, дернувшись, пытаясь дотянуться до него через стекло, но он не отвечал.
Когда она проснулась в тусклом свете восходящего солнца, она была одна, и всё ещё пахло пеплом.
Он оставил ей свою широкополую шляпу, немного еды и наполнил фляжку водой. У неё затряслись руки: Он начертал на шляпе и фляжке глифы «доброго пути» и «вода» − вот и вся его милость, вот и вся благодарность.
Поднявшись, она пошла прочь от пепелища. Вдали виднелась знакомая линия рельсов, пульсирующих в ритме божественной машины, а ещё дальше, постепенно исчезая, − шагающая фигура со звёздами в волосах и блеском обсидиана в руках.
Она всё ещё слышала в голове его голос. слегка насмешливый.
«Все боги жестоки, Хочипиль. А чего ты ожидала?»
Он пойдет в столицу, как всегда одинокий, в одиночку несущий бремя борьбы против машины, никогда не позволяющий своим ревнителям предложить больше, чем самую малую помощь, недолгое отдохновение. И в конце концов он предстанет в огромном дворце из бронзы и меди: один против машины и её безграничной мощи, такой жалкий, маленький и беззащитный, такой же хрупкий и уязвимый, как и его обсидиановое зеркало.
Сердце кулаком стиснула жалость.
− Береги себя, − прошептала Хочипиль безмолвной пустыне. − Прошу, возвращайся. Прошу.
И её слова вознеслись к небу, красному, как кровь, обретая силу молитвы.
Тень над Домом Ягуара
Рассказ из цикла "Вселенная Сюйя"
Теонанакатль заставляет мысли блуждать.
Если бы она позволила себе думать, то ощутила бы вонь хлорки, к которой примешивается слабый запах крови. Она увидела бы в камере желобки, испачканные чем-то вроде крови и испражнений.
Она бы вспомнила − боль проникала до мозга костей, пока тоже не стала тупой и привычной, − вспомнила бы, как вскидывалась, когда сквозь узкие окна пробивался рассвет: чересчур изможденная, чтобы предложить свою кровь Тонатиу-Солнцу, шептала молитву, которая под конец все больше походила на извинения.
Конечно, бог будет настаивать на том, чтобы она жила до самого конца, ибо жизнь и кровь слишком драгоценны, чтобы ими разбрасываться − неважно, насколько искалеченной и бесполезной стала она, прозябая во тьме.
Вот только она не знает, сколько еще протянет.
Теонанакатль ей дал Палли, капитан воинов-ягуаров, − открыл ладонь, на которой лежали два черных раскрошенных гриба, пища богов, снадобье для пропащих и обреченных. Она не знала, поступил он так из жалости или это еще одна ловушка, еще одна западня, в которую её надеются увлечь.
И всё же... Она взяла их. Крепко сжимала в ладонях, пока охранники вели её обратно. Оставшись одна, долго на них смотрела, ощущая зарождающуюся дрожь в пальцах, голод, стремление к нормальной жизни... к забвению.