– При первой возможности уберусь из этих ужасных джунглей, – нарушила молчание Паула.
Мы все понимали, что если у кого и появится такая возможность, то именно у Паулы с ее внешностью.
Словно с ходу преодолев барьер между двумя мгновеньями, мы внезапно вынырнули из тепличного мира джунглей на слепящий солнечный свет и остолбенели. Перед нами простиралось огромное поле, море опиумных маков в пышном ало-черном цвету.
Кругом не было ни души, только остов рухнувшего военного вертолета возвышался над маками грудой покореженного металла.
Цветы источали тяжелый запах.
Мне в руку скользнула рука Марии. Ее маленькую, прохладную, как яблочная кожура, ладошку я узнала на ощупь. Мы с Марией не спутали бы друг друга ни с кем ни в кромешной тьме, ни даже во сне.
Ни в каких «тише», «тсс» или «тикаем отсюда» необходимости не возникло.
Когда мы вернулись в дом Эстефании, ее мама еще спала. Наша четверка юркнула в спальню Эстефании и закрылась там.
Все мы давно научились издалека различать стрекот военного вертолета и улавливать в аромате папайи и яблок запахи гербицидов.
Мама говорила:
– Наркодельцы платят этим прохвостам, чтобы они не лили гербицид на маки, и они льют его на гору, на нас!
Мы знали, что люди, выращивающие маки, натягивают над посевами тросы, чтобы подсекать вертолеты, а иногда даже сбивают их из ружей и АК-47. Вертолетчики, вернувшись к себе на базу, должны были доложить, что гербицид разбрызган, поэтому они сливали его где придется. Они облетали стороной поля, где их наверняка подбили бы. После того как вертолеты опорожнялись над нашими домами, нас неделями преследовала вонь аммиака и жгло глаза. Мама считала, что кашель ее бьет от этой дряни.
– Мое тело, – говорила она, – это выжженное армией маковое поле.
В комнате у Эстефании мы поклялись держать наше открытие в тайне.
У нас с Марией уже имелась одна тайна. Она касалась ее брата Майка. У него был револьвер.
Моя мама называла Майка мешком дерьма, скинутым на землю для того, чтобы вдребезги разбить женское сердце. Она уверяла, что поняла это сразу, как только мальчик появился на свет.
– Господь Бог послал Марии все злосчастья разом, – говорила мама. – Даже брат ей достался такой, какого врагу не пожелаешь.
Майк сказал нам, что нашел револьвер в лопнувшем мешке с мусором у шоссе. Револьвер блестел в куче яичной скорлупы. В нем были две пули.
Я Майку поверила. Я знала, что в мусорных мешках и не такое находят.
Глава 5
Мой отец мог поднять змею за хвост и, скрутив, разорвать надвое, как жевательную резинку. Его пронзительный свист вмиг сметал игуан с лесных тропинок. Он постоянно пел.
– Зачем разговаривать, если можно петь? – шутил он.
Выглядел он обычно так: между пальцами сигарета, в левой руке бутылка пива, на голове соломенная шляпа с узкими полями. Бейсболки, которые носили все, он ненавидел.
Каждое утро отец спускался на шоссе, садился в дешевый автобус и ехал в Акапулько, где работал дневным барменом при бассейне в отеле «Акапулько-Бэй». Мама укладывала в пластиковый пакет из супермаркета выстиранную, выглаженную сорочку и пару брюк, которые отец надевал на работе.
В течение дня я наблюдала за мамой. По мере того как вечерело, она все больше и больше оживлялась. Подползающая к восьми стрелка сообщала: автобус высадил отца на шоссе, и он поднимается к нам на гору. Тут мама проводила помадой по губам и переодевалась в чистое платье. Еще не видя отца, мы узнавали о его приближении по песне, летевшей к нам из черной глубины бананово-папайевой рощи.
Появившись наконец в дверях, он закрывал глаза, раскидывал руки и спрашивал:
– Кого обнять первой?
Первой всегда оказывалась мама. Она больно наступала мне на ногу, отпихивала меня, а то и оттаскивала за шиворот, лишь бы я ее не обогнала.
Отец проходил в комнатенку за кухней, служившую нам чем-то вроде гостиной, где мы могли прятаться от москитов, усаживался там, и начинались рассказы о том, как он провел день, обнося коктейлями и кокой туристов из Штатов и Европы. Иной раз ему случалось обслужить звезду мыльной оперы или политика. Такие истории нас особенно занимали.
Однако с годами мама озлобилась и стала часто напиваться. Я помню один вечер почти через год после того, как прооперировали Марию. У мамы развязался язык.
– Твой папаша путался с матерью Паулы, Кон-чей, и с матерью Эстефании, и вообще со всей округой. Да, он поразвлекся с каждой из моих подруг, с каждой. А хочешь, скажу, с кем у него до сих пор шашни? С Рут! – выпалила она.