— А они? Ты был одним из пяти.
— Из тех я один цел. Ключ вот он, у меня.
— Как один?
— Тех убили.
Казначей помолчал, опустив глаза.
— Я только говорю: не ты их мне дал. А как тех уж нет, бери, возьми. Тебе отдам, когда они тебе ключ вручили.
Тимур, перебив его, спросил:
— А где сокровища мечети? Где сокровищница?
Казначей недобрым взглядом покосился на Тимура. Таким же жестким, упрямым взглядом, каким прежде смотрел на палача.
— Сокровища мечети от аллаха. Он один им хозяин.
— Здесь всему хозяин я.
— Э, воин! Идешь против бога? — и, не дожидаясь ответа, позвал Бостан бен Достана: — Иди возьми эти двести. Тебе отдаю.
Когда внесли плоские кожаные мешки, желтоватые, прошитые по шву белыми жилами, Тимур не стал переспрашивать казначея, а приказал осмотреть всю мечеть: в тайнике, где хранились двадцать мешков, в каждом по десять тысяч динаров, больше ничего не оказалось. Но могли быть другие тайники!
Умелые воины скоро нашли лестницы, хранимые ключарем Константином. Влезли на вершины столбов, долго там отпирали неповоротливым ключом замки в дверцах кладовых. Тщетно дергали в нишах решетки из кованых прутьев.
Наконец взломали или отперли и вломились в то, что казалось каменными башенками, а оказалось ризницей, сокровищницей, хранилищем приношений от верующих и остатков кладов, некогда хранимых здесь в разные времена. Тимуру снесли оттуда и перед ним расставили тяжелые серебряные персидские блюда, две золотые сельджукские чаши с длинными надписями, книги в драгоценных окладах, блюдо, на коем оказалась вычеканена острорылая свинья с десятью поросятами и небрежно написанное имя — Антиох.
Оклады с книг срывали. Из золотых кружев на окладах кинжалом выковыривали драгоценные камни. Пергаменты древних рукописей, выпадая из окладов, рвались и разваливались, попадая под каблуки расторопных воинов.
Казначей притих, стоя на коленях неподалеку от Тимура. Но вдруг вскрикнул:
— Это же святыня! Это халифа Османа!
— Эка! — насмешливо отозвался воин, уверенный в поощрении Тимура.
Но Тимур строго сказал:
— Подними-ка. Неси сюда.
Казначей не унимался:
— Это ж святотатство! Грех!
Но Коран уже лежал среди прочей добычи.
Изнутри мечети тоже слышались глухие удары, треск, дребезг. Там тоже срывали украшения со стен, тяжелые светильники, лампады с надгробия Иоанна Крестителя.
— Грех? — переспросил Тимур, глядя, как один из барласов пробует на зуб ризу византийской лампады — серебро ли это; как другие выковыривают из окладов изумруды и лалы, торопясь поспеть до прихода новых воинов, хотя добыча, кому бы первому ни досталась, вся шла десятникам, от десятников сотникам и, наконец, пройдя через многие руки, в сундук Повелителя.
Тимур покачал головой:
— Какой же грех? Мои руки чисты. Не я граблю. А разве где сказано, что на чужое грехопадение смотреть грех? А?
Он не знал, что накануне, тревожимый тем же вопросом о грехе, так же рассуждал Ибн Халдун в своей келье. Но Ибн Халдун не стерпел разбоя во дворце, а Тимур вот смотрел, не чая в том ни греха, ни позора.
— Грех? А?
— Я не учился законам, — отвернулся казначей.
— То-то!
Казначей стоял, отвернувшись и от воинов, и от Тимура. Но Тимур смотрел на него холодно, не мигая.
— А ты крепок! Я тебя вот увезу с собой. Будешь мою казну беречь. Она у меня потяжелей здешней.
Казначей даже пошатнулся.
— Не надо! У нас тут, у халифа Валида, семь поколений из моей семьи. Наш род от дочери халифа Валида. Кто был тут ключником, а кто казначеем. Семь поколений тут прожило, один другого сменял. Семь поколений. Да, может, еще и прежде, при византийцах. Я восьмым поколением. Нас и называют, старших сыновей, Валид да Валид. И я Валид ибн Валид. И отца так звали. Нет, отсюда я никуда.
— Ты крепок. Такому можно доверять. Можно верить.
— Э, воин!..
Переводчик застеснялся переводить столь грубое обращение и, покривив душой, сказал:
— О амир!
Казначей заметил эту поправку, но, не дрогнув, досказал:
— Ты и верь! Дашь мне что-нибудь убрать, приберу, спрячу. Другой у меня чужого не выклянчит, силой не вырвет!
— Я вижу. Верю, потому и зову к себе.
— Нельзя мне!
— Ну оставайся.
Не раз случалось, что люди, не зная его в лицо, говорили с Тимуром запросто. И ему это напоминало далекую молодость, когда все говорили с ним запросто, ибо он ничем и не отличался от прочих людей. Но, помилуй бог, вздумалось бы теперь вельможе заговорить с ним запросто, без поклонов!
Он отпустил казначея. Брать его в слуги силой было незачем: силой верность не обретешь.