Опытный палач приготовился. Но, видно, недаром столь надежны здешние тайники: тайники дотоле крепки, доколе их тайна нерушима, вскрой тайну, и тайник нарушится. Замком замыкают дверь, но тайну замком не замкнешь. Тайну может хранить только тот запор, к которому нет ключа. А таким запорем может быть лишь человек. Тем и крепка тайна сокровищниц, что ее таят крепкие люди.
Тимур перехватил пренебрежительный взгляд казначея, покосившегося на палача. На опытного палача казначей взглянул, как на самонадеянного юнца, готовый его обыграть в поединке, даже если выигрышем окажется смерть: смерть станет выигрышем казначея, ибо тайна останется скрытой.
Тогда Тимур раздосадовал палача, велев ему убрать все свои игрушки. Тимур не мог вспомнить имени Бостан бен Достана, но описал купца так кратко и точно, что его сразу нашли и привели.
Тимур поставил его перед казначеем.
- Вот, казначей отнекивается от золота, взятого у тебя.
- Э, воин! - заспорил казначей. - Зачем перевираешь? Я говорил, что не брал у тебя. А принял ли я от него, он спросит сам.
Бостан бен Достан сказал:
- Ты взял двести тысяч динаров. Отдай их.
- Я не брал двести!
- Я из рук в руки тебе передал.
- Сто, а не двести.
- Отдай сто.
Тимур нетерпеливо прикрикнул на обоих:
- Разберитесь-ка, где же остальные сто?
Бостан бен Достан напомнил:
- Ведь ты брал и еще сто!
- Из твоих рук?
- Нет. Но при мне.
- При тебе, да не от тебя.
- Я при том был тут понятым. Забыл, а?
- Понятым? Я помню: был.
- Вот я и говорю. От имени тех, кто при мне принес тебе: отдай и те сто.
- А они? Ты был одним из пяти.
- Из тех я один цел. Ключ вот он, у меня.
- Как один?
- Тех убили.
Казначей помолчал, опустив глаза.
- Я только говорю: не ты их мне дал. А как тех уж нет, бери, возьми. Тебе отдам, когда они тебе ключ вручили.
Тимур, перебив его, спросил:
- А где сокровища мечети? Где сокровищница?
Казначей недобрым взглядом покосился на Тимура. Таким же жестким, упрямым взглядом, каким прежде смотрел на палача.
- Сокровища мечети от аллаха. Он один им хозяин.
- Здесь всему хозяин я.
- Э, воин! Идешь против бога? - и, не дожидаясь ответа, позвал Бостан бен Достана: - Иди возьми эти двести. Тебе отдаю.
Когда внесли плоские кожаные мешки, желтоватые, прошитые по шву белыми жилами, Тимур не стал переспрашивать казначея, а приказал осмотреть всю мечеть: в тайнике, где хранились двадцать мешков, в каждом по десять тысяч динаров, больше ничего не оказалось. Но могли быть другие тайники!
Умелые воины скоро нашли лестницы, хранимые ключарем Константином. Влезли на вершины столбов, долго там отпирали неповоротливым ключом замки в дверцах кладовых. Тщетно дергали в нишах решетки из кованых прутьев.
Наконец взломали или отперли и вломились в то, что казалось каменными башенками, а оказалось ризницей, сокровищницей, хранилищем приношений от верующих и остатков кладов, некогда хранимых здесь в разные времена. Тимуру снесли оттуда и перед ним расставили тяжелые серебряные персидские блюда, две золотые сельджукские чаши с длинными надписями, книги в драгоценных окладах, блюдо, на коем оказалась вычеканена острорылая свинья с десятью поросятами и небрежно написанное имя - Антиох.
Оклады с книг срывали. Из золотых кружев на окладах кинжалом выковыривали драгоценные камни. Пергаменты древних рукописей, выпадая из окладов, рвались и разваливались, попадая под каблуки расторопных воинов.
Казначей притих, стоя на коленях неподалеку от Тимура. Но вдруг вскрикнул:
- Это же святыня! Это халифа Османа!
- Эка! - насмешливо отозвался воин, уверенный в поощрении Тимура.
Но Тимур строго сказал:
- Подними-ка. Неси сюда.
Казначей не унимался:
- Это ж святотатство! Грех!
Но Коран уже лежал среди прочей добычи.
Изнутри мечети тоже слышались глухие удары, треск, дребезг. Там тоже срывали украшения со стен, тяжелые светильники, лампады с надгробия Иоанна Крестителя.
- Грех? - переспросил Тимур, глядя, как один из барласов пробует на зуб ризу византийской лампады - серебро ли это; как другие выковыривают из окладов изумруды и лалы, торопясь поспеть до прихода новых воинов, хотя добыча, кому бы первому ни досталась, вся шла десятникам, от десятников сотникам и, наконец, пройдя через многие руки, в сундук Повелителя.
Тимур покачал головой:
- Какой же грех? Мои руки чисты. Не я граблю. А разве где сказано, что на чужое грехопадение смотреть грех? А?
Он не знал, что накануне, тревожимый тем же вопросом о грехе, так же рассуждал Ибн Халдун в своей келье. Но Ибн Халдун не стерпел разбоя во дворце, а Тимур вот смотрел, не чая в том ни греха, ни позора.
- Грех? А?
- Я не учился законам, - отвернулся казначей.
- То-то!
Казначей стоял, отвернувшись и от воинов, и от Тимура. Но Тимур смотрел на него холодно, не мигая.
- А ты крепок! Я тебя вот увезу с собой. Будешь мою казну беречь. Она у меня потяжелей здешней.
Казначей даже пошатнулся.
- Не надо! У нас тут, у халифа Валида, семь поколений из моей семьи. Наш род от дочери халифа Валида. Кто был тут ключником, а кто казначеем. Семь поколений тут прожило, один другого сменял. Семь поколений. Да, может, еще и прежде, при византийцах. Я восьмым поколением. Нас и называют, старших сыновей, Валид да Валид. И я Валид ибн Валид. И отца так звали. Нет, отсюда я никуда.
- Ты крепок. Такому можно доверять. Можно верить.
- Э, воин!..
Переводчик застеснялся переводить столь грубое обращение и, покривив душой, сказал:
- О амир!
Казначей заметил эту поправку, но, не дрогнув, досказал:
- Ты и верь! Дашь мне что-нибудь убрать, приберу, спрячу. Другой у меня чужого не выклянчит, силой не вырвет!
- Я вижу. Верю, потому и зову к себе.
- Нельзя мне!
- Ну оставайся.
Не раз случалось, что люди, не зная его в лицо, говорили с Тимуром запросто. И ему это напоминало далекую молодость, когда все говорили с ним запросто, ибо он ничем и не отличался от прочих людей. Но, помилуй бог, вздумалось бы теперь вельможе заговорить с ним запросто, без поклонов!
Он отпустил казначея. Брать его в слуги силой было незачем: силой верность не обретешь.
Казначей ушел, и больше никогда Тимур его не видел и не узнал, сколь завидные сокровища и ценности дамаскинов остались сокрытыми в неприметных тайниках у Валида ибн Валида.
В мечети можно было жить. Кельи разместились вдоль двора и наверху.
Казначей подослал ключаря Константина к вельможе, ведавшему постоем, предложить келью на случай, если Повелитель Вселенной пожелает приютиться здесь.
Тимуру часто приходилось в походах останавливаться в мечетях, в монастырях, в ханаках, как звались пристанища для паломников, и даже в банях, и он велел стелить ему здесь, а во дворец Аль Аблак послал людей проверить, вправду ли Иби Халдун заблаговременно, ожидая Тимура, приготовил ему дворец.
"Ключ из-за пазухи? А он не от кельи ли в мадрасе Аль-Адиб? Не от его ли кельи?"
Надеясь, что в тепле затихнет боль, Тимур оперся о шею барласа, и двое привычных воинов подняли его и отнесли в предназначенное ему место.
Глубокую каменную нишу тут называли кельей. Она оказалась тесна, темна. В ней по обе стороны темнели над самым полом низенькие печуры, от которых пахло подвалом, словно под кельями был подвал.
Постель постелили в одной из этих печур, так что свод нависал над самым изголовьем. Понравилось: укромная постель.
В очаге, как он любил, разожгли дрова. Пахло дымком и не то медом, не то воском. Поскрипывала маленькая двустворчатая дверь с желтой медной щеколдой. Щеколда снаружи. Изнутри запереться нельзя. А если запиралось снаружи, значит, прежде это была не келья, а склад. А может быть, лавка: торговали в церковном дворе. У христиан это можно...
Он лег навзничь, подвернув ногу под стеганые одеяла.
Дамаск был взят. Не приступом, а измором и обманом, без подвигов, был сдан городскими старейшинами на милость победителя, на его милосердие.