Миръякуб вошел в ворота, свернул к конюшне.
Юноша был одним из пятнадцати конюхов, подчинявшихся военачальнику, сарбазу Султанмухаммаду. Старшим над ними сарбаз поставил Авлиякула-амаки. Конюхи, в основном, ухаживали за лошадьми военачальников. Миръякубу достался горячий, как огонь, черный, как пиявка бекский карабаир Карчигай. Парень души в нем не чаял, для него вся красота мира воплотилась в этом коне, и ему доставляло наслаждение мыть, чистить, кормить Карчигая. Сам сарбаз говорил, что Миръякуб о коне заботится больше, чем о себе.
Когда юноша седлал Карчигая, его подозвал к себе Султанмухаммад. У парня затрепетало сердце, подобно кеклику, настигнутому охотником. Он боялся, как бы с ним не заговорили об опальном отце, о волнениях, связанных с его именем.
— Сынок… Твой отец все еще в зиндане, — сказал сарбаз, пристально глядя на Миръякуба, и было непонятно — то ли вопрос, то ли сочувствие таились в его словах.
Миръякуб стоял перед ним, бледный, с понуренной головой. Некоторое время оба молчали. Сарбаз вздохнул:
— Да простит его аллах!.. Иди, сынок, займись конем.
Красавец карабаир нетерпеливо переступал стройными ногами.
В этот вечер Миръякуб пришел домой, расстроенный, раздираемый противоречивыми чувствами. Он любил отца, его тревожила участь Мирхайдара. Но не меньше беспокоила Миръякуба собственная судьба. Если бек прознает, что он сын государственного преступника, то больше не подпустит его к Карчигаю. Хуже того: совсем прогонит. И тогда конец всем его мечтам и надеждам. А Миръякуб мечтал — не за страх, а за совесть послужив беку, завоевать его благосклонность, а потом, изучив военное дело, при милостивой поддержке бека, заполучить должность либо стражника, либо десятника. Возиться с глиной, как брат и отец, было не по душе Миръякубу. Его манили пышность и великолепие бекского двора.
Мирсаид сидел за гончарным станком. Миръякуб подошел к нему, глянул на расставленную неподалеку готовую посуду, подумал без зависти: в отца пошел, такой же умелец! Мирсаид, хмуро покосившись на брата, принялся еще быстрей вращать круг.
С тех пор как Мирхайдара заточили в зиндан, дом покинула радость. Все, чем прежде жила семья гончара, заботы, связанные с предстоявшей женитьбой Мирсаида, предсвадебные хлопоты — все отошло далеко-далеко… В доме царил давящий сумрак, словно нависла над ним тяжелая туча.
Вот и сейчас — вся семья, кроме Мирхайдара, была в сборе, и все молчали, погруженные в невеселые думы.
Первым нарушил молчание Мирсаид. Он посмотрел на брата, строго сказал:
— Бросил бы ты таскаться в Урду — нечего тебе там делать! В городе неспокойно.
Миръякуб не отвечал. Шахриниса-хола, сидевшая у арыка, поддержала своего старшего:
— И правда, сынок, не место тебе там. Бог с ними, с деньгами, как-нибудь проживем. Посуда-то нынче хорошо расходится. Не любо гончарное дело? Так конюхом-то быть тоже невелико счастье. Не по душе мне, что ты якшаешься там со всякими военными. Не доведет это до добра.
— Есть и среди них хорошие люди, — упрямо возразил Миръякуб. — Вот Султанмухаммад-амаки. Он ко мне — как к сыну… Я хочу через него попросить бека, чтобы он простил отца. Бек мной доволен. Дважды меня хвалил, даже потрепал по плечу…
Шахриниса-хола в душе одобрила намерение сына — кто знает, может, бек и смилостивится над ними. Мирсаид же только усмехнулся и мотнул головой:
— Нашел, чем гордиться! Не очень-то я верю в доброту бека. Мы вон от трех махаллей подавали ему прошение, а что толку? В небесах, братец, витаешь.
— Ты у нас мудрец! — отпарировал Миръякуб. — Устроили заваруху — а чего добились? Пораскинь-ка мозгами: у бека три тысячи воинов, сила! Да собери ты к зиндану хоть все махалли — сарбазы перерубят половину, тем все и кончится.
Мирсаид, более спокойный и уравновешенный, чем брат, не стал продолжать спора — ему не хотелось огорчать мать, которая тяжело переживала их ссоры.
На рассвете Миръякуб, как на крыльях, умчался в Урду…
VI
Оседлав Карчигая, Миръякуб вывел его на главную площадь Урды. Он с волнением ждал, когда из калитки внутреннего двора покажется бек. Конь нервно переступал на месте, храпел, рыл землю передними копытами. Сбруя сверкала на солнце, как серебро. Находившиеся на площади работники, воины восхищенно глазели на Карчигая. Миръякуб, чувствуя общее внимание, то ласково похлопывал своего любимца по шее, то окидывал его озабоченным взглядом — не осталось ли на нем пылинки. И незаметно он посматривал то на калитку, откуда должен был появиться бек, то в сторону ворот, где джигиты бека уже замерли возле своих коней.