— А где Миръякуб-ака?
Мирсаид ногой остановил станок:
— Где ему быть? В Урде!.. Сколько ни твердим ему: не место тебе там, — как горох об стену!
Он подозвал Ядгара и спровадил его в дом — «отдыхать». Назира продолжала расспрашивать:
— Мирхайдара-амаки видели?.. Как его здоровье?
— Как его увидишь? К нему не подпускают. Только через тюремщика и узнаем, как он там. Вроде, держится молодцом.
— Мы с отцом и бабушкой каждый день за него молимся, — Назира легко коснулась руки Мирсаида. — Я верю, Мирхайдар-амаки скоро вернется к вам. Ведь в месяце — пятнадцать ночей темных, пятнадцать — лунных…
— А как ваш отец, Назира? Как его здоровье? Кланяйтесь ему от нас.
— Спасибо, — Назира с заботой и участием смотрела на Мирсаида. — У вас такой усталый вид, Саид-ака…
— Что поделаешь, приходится много работать. Да нам-то грех жаловаться. Отцу куда хуже!..
Из дому вышла Шахриниса-хола:
— Сынок! У нас бабушка Назиры. Идите в комнату, выпейте чаю.
Казалось, загорись у нее в груди светильник, и тот не смог бы высветлить исхудавшее, измученное лицо. Но она ласково улыбалась будущей невестке…
— С бабушкой-то мы нынче виделись, — ответил Мирсаид. — Вот если бы Ядгарджан принес чайник во-он к той супе, мы бы там и почаевничали.
— Ладно, сынок, я скажу ему.
— Назира, идите к супе…
Когда девушка удалилась, Мирсаид слез с бревна, на котором сидел верхом, вращая гончарный круг, отряхнулся, умыл в арыке лицо, грудь, шею, вытерся бельбохом и тоже направился к супе, примостившейся в тени виноградника.
Шахриниса-хола уже разостлала на супе дастархан, сшитый из пестрых лоскутьев, поставила на него чайник, пиалы, положила две кукурузные лепешки — подарок Назиры. Ядгар принес полный лаган тутовых ягод.
— Через неделю они будут еще слаще, — сказал Мирсаид, выбирая из блюда листья и соринки. Сняв с одной из ягод золотого жука, он бережно опустил его на свою широкую, твердую ладонь.
— Вы хлопочете об освобождении Мирхайдара-амаки? — спросила Назира.
— Хлопотать-то хлопочем, да все впустую. Подали прошение беку, несколько махаллей его подписали, — нас и не удостоили ответом… Целой толпой ходили к зиндану, опять ничего не добились. Может, Миръякубу удастся что сделать — он ведь в любимчиках у бека…
Не отрывая взгляда от жука, Мирсаид тихонько поглаживал его пальцем: лети, друг, лети! Но жук лежал на ладони недвижно, как мертвый; крылья его отливали золотом под солнечным лучом, проникшим сквозь листву виноградника.
— Похоже, что ни шумом, ни просьбами делу не помочь, — продолжал Мирсаид. — Только золото всесильно! — он и Назира поглядели на жука. — Сын Саидкаримбая пырнул ножом своего приятеля — и вышел сухим из воды. Отцовское золото выручило.
Только он это произнес, как жук расправил крылья, взлетел с ладони. Мирсаид проследил за его полетом, усмехнулся:
— Видите? Вот уж он и на воле. Потому что — золотой…
Назира, улыбнувшись, разломала лепешку, налив чаю в пиалу, подала ее Мирсаиду. Мирсаид с аппетитом уплетал лепешку, кидал в рот тутовые ягоды. Девушка, стесняясь, только прихлебывала чай.
— Ешьте ягоды, — Мирсаид пододвинул к ней лаган. — Эти уже спелые. Попробуйте-ка их вместе с лепешкой — объедение!
Назира осторожно, тонкими изящными пальцами взяла несколько ягодинок, они, и правда, оказались вкусными. Она кинула на Мирсаида благодарный взгляд.
Улучив минуту, когда они остались на супе совсем одни, девушка быстро передала Мирсаиду маленький узелок, который прятала в рукаве:
— Это вам, Саид-ака… Я тоже хочу помочь освобождению Мирхайдара-амаки.
Мирсаид развязал узелок — перед ним сверкнули два золотых браслета. Он торопливо протянул их обратно Назире, протестующе воскликнул:
— Нет, нет, я их не возьму!
Назира смотрела на него умоляющим взглядом:
— Не возьмете — обидите меня.
Разглядывая браслеты, горевшие у него на ладони, там, где только что покоился золотой жук, Мирсаид покачал головой:
— Чудеса да и только! Толковали о золоте — и нате, вот оно!.. Прямо чудеса.