Однако, через неделю недуг дал себя знать с новой силой — старик, хрипя, корчился на своем тряпье, на губах у него розовела пена, — вскоре он, не приходя в себя, скончался.
Мирхайдар и Абдувахаб обмыли покойника, подвязали ему платком подбородок, завернули в ветхий халат… Они свершили над ним похоронный обряд, а утром тюремщики на веревках вытащили тело старика наверх.
В течение нескольких дней узники читали поминальные молитвы, они забыли об оскорблениях, которыми порой осыпал их старик, ничего не было в их сердцах, кроме скорби и жалости к этому бедняге, даже в зиндане молившемуся за Худоярхана! Он был мертв еще при жизни — слепой и покорный судьбе…
Мрачные мысли и чувства овладели узниками. Однажды Мирхайдар спросил:
— Как вы думаете, мулла-ака, выберемся мы когда-нибудь из этой ямы, или так и сгнием здесь, как старый шорник?..
— Друг мой, никогда не теряйте надежды! — сказал Шаши. — Надежда — луч в кромешной тьме. Мы с вами, как два зерна: пробьем землю, дадим ростки, одарим людей хлебом насущным… Я верю — палачам не удастся сгноить нас заживо, мы вырвемся на свободу, к солнцу, к людям!.. — Он задумался. — Одного я никак в толк не возьму. Ну, почему меня сюда упрятали — понятно: сильным мира сего не по нраву пришлись мои мысли о развитии просвещения в нашем крае, о дружбе с великим северным государством. Молчать же я не мог. Если бы даже мое тело разорвали на сорок кусков, я бы не отрекся от своих идей. Я сын своего народа, уста, и готов на любые жертвы ради его блага. Ну, а в чем ваша-то вина перед беком?.. Таких, как вы, простых тружеников, мужественных, честных, прямодушных, — несчетное множество. Уж тогда весь наш народ надо посадить в зиндан. Впрочем… для народа ханство и так — огромный зиндан:
— Мулла-ака, а Россия сильная?
— Это великая, могучая держава. Там такие чудесные города, какие вам и во сне не снились. Фетербур, Москов, Фсков…
Долго еще рассказывал Шаши гончару о России, пока не пришло время спать.
А утром наверху поднялся переполох — гремели кандалы, слышались суматошные голоса, тюремщики бегали взад и вперед.
Абдувахаб и Мирхайдар напряженно-вопросительно смотрели друг на друга.
— Как вы думаете, мулла-ака, что там стряслось?..
Абдувахаб Шаши, глянув вверх, пожал плечами:
— Ума не приложу!.. Вот уж с неделю в тюрьме неспокойно, — он пожевал кончики усов, наморщил лоб, левая его бровь подпрыгнула. — Ну-ка, пошевелим мозгами… Когда меня арестовали, наши войска под Ак-мечетью потерпели поражение и откатились назад. Так… Хан приказал Алимкулибеку задержать неприятеля в Туркестане, не пускать его дальше. По моим сведениям, такой же приказ получил и казахский бек Султан Садык. Но приказы приказами… Может быть, бои идут уже под Ташкентом?
Прошло еще два дня. Утром у отверстия появился Байтеват. Опустившись на колени, заглянул в яму:
— Что нового? — крикнул Шаши. — Что там происходит?
— А то и происходит… — мрачно буркнул тюремщик. — Освобождаем заключенных.
Абдувахаб вскочил на ноги, ликующе воскликнул:
— Да за такую весть вас надо бы облачить с ног до головы в новые одежды!
— Погодите радоваться, господин поэт, — ухмыльнулся Байтеват. — Вы пока остаетесь в нашем дворце. А вы, гончар, собирайтесь. Я сейчас схожу за веревкой, подниму вас, и скатертью дорога!.. Ступайте домой к жене и сыновьям.
Мирхайдар был так ошеломлен этой вестью, что долго не мог опомниться… Наконец, до его сознания дошло: он свободен. Свободен! Радость охватила его сердце, ему почудилось, будто в яме посветлело, даже мрачный Байтеват со своей недоброй ухмылкой казался ему в этот миг безобидным и безгрешным, как роза…
Он посмотрел на Абдувахаба — тот стоял, понурив голову. Но, поймав взгляд гончара, шагнул к нему и крепко, дружески обнял:
— Рад за вас, друг мой. Я знал, что так будет. От души поздравляю с освобождением!
В его голосе звучала искренняя радость, а лицо было печальное, бледное…
— Спасибо, мулла-ака, — как-то виновато произнес Мирхайдар. Велика милость аллаха — вы тоже выйдете отсюда. Чует мое сердце, скоро эта мрачная темница совсем опустеет. Правда одолеет кривду!
— Да исполнятся ваши слова.
— Видно, всевышний вселил милосердие в души тиранов…
— Милосердие!.. — невесело усмехнулся Абдувахаб. — Не хочу сказать ничего плохого о беке — я и скорпиону не желаю зла, но думаю, дело тут не в милосердии. Просто тюбетейка стала ему тесна, обстоятельства вынуждают его проявлять «доброту». Но как бы там ни было, а свобода — всегда свобода, и нет ничего светлей ее света! Прошу вас, окажетесь на воле, зайдите ко мне домой, скажите, что я жив, здоров и бодр духом.