Фарида шла с ней, как слепая… Споткнулась о пенек, расшибла коленку, но боли не почувствовала. Да и душевная боль утихла — видно, перегорела в слезах. Тупое равнодушие овладело Фаридой.
XXX
Год проработав на стройке, Алиджан вернулся в Ташкент.
Он ехал от вокзала на попутной машине, взволнованно всматривался в черты родного города. Как похорошел Ташкент!.. Струи фонтанов, искрясь, рассыпались в воздухе, улицы, сады утопали в зелени. А сколько выросло новых домов!
Алиджан слез с машины, не доезжая до дома. Была уже осень, но стояла томительная жара. Он снял пиджак, перекинул его через левую руку — в правой он нес чемодан. Он шел уверенной, хозяйской походкой, с высоко поднятой головой. Миновал мост, знакомую чайхану и даже не взглянул в ее сторону. Наконец, Алиджан свернул в узкий переулок, где на пыльной мостовой прошло его шальное детство… Он поставил на тротуар чемодан, вытер платком вспотевшее лицо, расстегнув ворот рубахи, стал обмахивать тюбетейкой влажную грудь. Алиджан словно старался растянуть удовольствие от встречи с родными местами.
Солнце, достигнув зенита, обрушило на город прямые потоки обжигающих лучей. Воздух был недвижим, и все вокруг словно замерло: высокие тополя казались изваянными из камня, ветви персикового дерева, тяжелые от плодов, перевесились через дувал на улицу — и тоже, чудилось, были вылеплены из бронзы и золота… Из сада тянуло пряным ароматом джиды — Алиджан повернул голову, через дувал увидел серебристую листву джиды, она переливалась под солнцем, как подернутая рябью вода. В этом дворе живет Фарида — Алиджан сразу и не заметил, что остановился как раз возле ее дома. Фарида… Недавнее прошлое Алиджана… Как причудливо течение жизни!
У него все-таки дрогнуло сердце, он схватил чемодан, поспешно перешел улицу…
У арыка, на корточках, сидел Сарымсак-ата… Когда Алиджан приблизился к нему, он встал, приветливо протянул юноше руку…
— С приездом, сынок! Жив-здоров?
Алиджан тепло поздоровался со стариком, теперь он мог прямо смотреть в глаза неутомимому труженику. И уже не дивился его неутомимости: он понимал Сарымсака-ата.
Вот и родной дом, знакомое раскидистое ореховое дерево — с тенью чуть не на весь переулок. Алиджан толкнул ногой калитку, она оказалась запертой изнутри на цепочку. Он постучал.
— Кто там? — послышался слабый голос.
— Это я! Откройте!
К калитке, опираясь на палку, подошла старая женщина. Алиджан узнал Джахан-буви. Она переспросила:
— Кто это? Я тут одна, сынок, хозяйка-то ушла…
— Да я это, тетушка Джахан-буви!
— А, ты меня знаешь? — старуха сняла цепочку, приоткрыла калитку, но стояла, не двигаясь, вглядываясь в Алиджана подслеповатыми слезящимися глазами. И Алиджан смотрел на нее с ласковым состраданием. Бедняжка за год совсем состарилась: спина согнулась, из-под платка выбивались белые-белые волосы… Видя, что Джахан-буви не признает его, Алиджан спросил:
— А где хозяйка?
— Ушла, сынок, в город ушла… У всех свои заботы, только такие старухи, как я, сидят без дела, изнывая от жары да тоски. Ох-хо-хо, оставили на меня дом, а о том не подумали, как мне тяжко одной-то…
— Вы бы дали мне во двор-то зайти.
— Да говорю же тебе, сынок, никого, кроме меня, нет.
— Неужто вы меня не узнаете, биби?..
— Постой-ка, — старуха по-птичьи вытянула вперед голову. — Кто ж ты такой будешь? Голос-то знакомый… Уж не Кучкарбай ли, сын Мастурахон? Ну да, Кучкарбай! Ты, говорят, заделался милиционером?.. — Алиджан хотел было возразить, но она остановила его мягким жестом. — А ничего, ничего, что милиционер. И милиционеры — рабы божьи.
— Да я же ваш племянник, биби!
— Ой-бой!.. Ты сын Кумри?
— Да нет, Халнисы…
— Халнисы? — у старухи просветлело лицо. — Ой, это ты, Алиджан?
— Ну да.
— Ой, сынок, голубчик, как же я сразу-то тебя не признала! — Джахан-буви распахнула калитку и, словно орлица крылья — раскрыла объятия навстречу Алиджану. Тот, нагнувшись, обнял ее, она ласково похлопала его по спине. — Богатырь-то какой! Ох, глаза мои совсем не видят, сыночка моего не разглядели… Прямо не верится, что это ты. Мать-то голову потеряет от радости. Как доехал, сынок, здоров ли?