— Бог даровал ей избавление от недуга!
— Бог… Ваш бог — невежество. А невежество не спасает, оно способно погубить человека! Ладно. Больше я не позволю вам путать в свои темные дела мать и брата. Али нашел работу по душе, семью… Он на верной дороге, и уже не свернет с нее, как вы ни старайтесь! И поссорить нас вам теперь не удастся. Правда, Али?
— Сынок, сынок, — вмешалась Джахан-буви. — У нас нынче радость, уж ты не омрачай ее. Ишь, разошелся! А докторам я бы и сама сказала: рахмат, дорогие, спасибо, тысячу раз спасибо!..
Буриходжа метнул на старуху злобный взгляд, от бешенства у него вздулась шея, как у змеи. Но он и сам чувствовал, что яд его слов уже не имеет прежней одурманивающей силы…
XXXVII
Халниса-хола, ходившая проведать Буриходжу, вернулась домой, запыхавшаяся от быстрой ходьбы:
— Сынок, собирайся, отец занедужил… Лежит совсем один. Надо известить его детей и Валиджана.
Вскоре родные уже входили в запустелый двор Буриходжи, заросший кустарником, из которого делают веники: его так и называют — «супурга», веники. Тощий кот, нежившийся под одним из кустов, при их появлении сердито фыркнул и скрылся.
Они прошли через айван в комнату, где лежал Буриходжа. На дверях остальных комнат висели замочки, замки, замчища…
Окна в доме были занавешены старым тряпьем. В комнате царил полумрак, в ней теснились вещи, воздух — затхлый, спертый… Все это делало ее мрачно-неуютной. Казалось, Буриходжа собрал сюда скарб со всего дома. Возле сандала, на циновках, валялся древний домотканый палас. Кошмы и курпачи, прежде разостланные на полу, были свалены в кучу в одном из углов. Новые курпачи, одеяла, паласы высились мягкой бесформенной грудой на двух больших сундуках, притулившихся в комнатной нише. На многочисленных полках была беспорядочно расставлена медная и фарфоровая посуда. Тут же, в комнате, находились занесенные с айвана самовар, ведра, чайдиш… А на маленьком столике сиротливо ютились алюминиевая кружка да треснувшая пиала, скрепленная проволокой.
Буриходжа лежал посередине комнаты на ветхом, дырявом матраце. Он метался в жару, старый халат, которым он был укрыт, сполз с него, открыв грязную рубаху…
Халниса-хола, войдя в комнату, поспешила распахнуть окно. Она соорудила из новых курпачей и одеял постель, хотела было перенести на нее Буриходжу, но он крепко ухватился за свой матрац, беспокойно застонал, забормотал что-то, лицо у него сморщилось, дыхание стало прерывистым, тяжелым… Халниса-хола попыталась отцепить его руки от матраца — куда там! Он держался за матрац мертвой хваткой, губы задергались еще беспокойней.
Халниса-хола недоумевающе, с соболезнованием смотрела на мужа, потом покачала головой:
— Нельзя же его так оставлять. Не дай бог, еще зайдет кто-нибудь. Ишь, как матрац-то скомкал. Небось, лежит, как на булыжниках. И сам измучился и людей стыдно…
— Вы же видите, мама, — сказал Алиджан, — он и дотронуться до себя не дает, сразу корчиться начинает…
Решили вызвать врача. Тот не заставил себя долго ждать и, осмотрев Буриходжу, велел немедленно везти его в больницу. Когда Буриходжу подняли, чтобы уложить на носилки, вместе с ним стал подниматься и матрац. Алиджан наступил на матрац ногой, но Буриходжа так крепко вцепился в него обеими руками, что и сам вместе с матрацем снова оказался на полу. Халниса-хола что-то шепнула сыну, он усмехнулся, не обращая внимания на стоны отчима, силой оторвал его пальцы от краев матраца. Только после этого больного удалось вынести на носилках из дому. Валиджан отправился с ним в больницу. Алиджан вытащил во двор зловонный матрац, и только собрался выбросить его на помойку, как матрац с треском разодрался и из него посыпались на землю пачки денег. Алиджан остолбенел… Он позвал мать, других родственников. Ошеломленные, они теснились вокруг разорванного матраца. Алиджан распорол его от края до края — из войлока, которым он был набит, вывалились пачки новеньких ассигнаций, перевязанных шпагатом.
— Денег-то!.. — растерянно сказал Алиджан. — И не сосчитать… — Нечего сказать, шикарное у отца было ложе! То-то он так за него цеплялся…
Жены Буриходжи оторопели при виде этого богатства, которое Буриходжа так тщательно ото всех скрывал. Вазирхон стояла бледная, как полотно, у Халнисы-хола потемнело в глазах, она села на землю, стала царапать себе лицо, всхлипывая и причитая:
— Ой-бой!.. Ограбил он меня, обездолил! Каждый год заставлял продавать алычу, урюк, яблоки, а деньги себе забирал… Потом продал половину моего сада, выручку тоже прикарманил. А мне за всю жизнь нового платья не купил! Ох, я, несчастная…